Третье яблоко Ньютона

Котова Елена Викторовна

Следующий день опять был заполнен работой, но состоялась и прогулка по соборам Кремля, а вслед за ней — и по промерзлой, пустой Москве до ресторана «Пушкинъ», где вновь был восторг Мэтью от Москвы и Вари в ней. Варя поразилась, что Мэтью из всего длинного и замысловатого меню «Пушкина» мгновенно выбрал блины с икрой и суточные щи на второе. Самый лучший, безошибочный выбор. Этот парень — просто ее двойник.

На улице, совершенно окоченев, Мэтью решился натянуть на голову лыжную шапочку, комично смотревшуюся в сочетании с его профессиональным темно-синим кашемировым пальто.

— Моя герлфренд всегда надо мной издевается, когда я надеваю это уродство, — сказал он и добавил после паузы, — а тебе это тоже не нравится?

Варя обронила:

— Я не хочу отвечать на этот вопрос.

Мэтью это отфиксировал. Следующим

утром он уже радовался, что уезжает. Игра с партнером, который тоже умел водить хороводы так ювелирно, на нюансах, была абсолютно perfect, завораживала, вела за собой, не давая обоим опомниться. Она кружила их в танце, который нет времени остановить, потому что надо делать следующее па. Кружение все ускорялось, они видели лишь глаза друг друга и почти не различали пространства вокруг, проносящегося вихрем, а головокружение нарастало. Но и удержаться от продолжения этого танца на минном поле не представлялось возможным — слишком был он изыскан и так под стать каждому из них. Ни Варя, ни Мэтью никогда не танцевали так прекрасно, — столь удивительной была гармония, возникшая уже после первых тактов этой внезапно зазвучавшей музыки. Они сидели за ланчем в маленьком обыденном ресторане, пожирая друг друга глазами, говоря ни о чем. Слова лишь создавали фигуры танца, который они исполняли с мастерством и вдохновением, чувствуя партнера всем телом, несмотря на то что их разделял стол.

— Двадцать лет назад, когда у меня был первый кейс, а я был зеленый мальчишка, только после университета, моя почасовая ставка была двести фунтов, а сейчас — четыреста. С учетом инфляции это практически то же самое.

— Как четыреста? А почему же мне ты сразу назвал триста?

— Сам не знаю. Ты меня чем-то поразила, едва вошла, а потом очень понравилась.

— А теперь я тебе должна еще больше нравиться. Может, ты будешь со мной работать бесплатно? — спросила Варя, бросив невинный взгляд.

— Боюсь, партнеры не поймут. Зато я перемещал тебя постоянно с пятого места вверх, и теперь ты мой первый любимый клиент. Надеюсь, и я могу считать, что я твой хотя бы десятый любимый адвокат?

— Ты мой единственный адвокат. Мне не нужны другие адвокаты и, надеюсь, не понадобятся до конца жизни. У меня есть ты, один-единственный. My one and only. Так ведь говорят, да?

— Если ты о песне, то мне лично она не нравится, — флирт Мэтью тоже стал откровенным.

— Согласна. Гораздо лучше It had to be you, [29] — Варя не замешкалась ни на мгновение, более того, чтобы ее высказывание стало еще более замысловатым, тут же добавила: — но скорее в исполнении Синатры, чем Билли Холидей.

29

It had to be you, Фрэнк Синатра (1959) или Билли Холидей (1949).

Каждый из них знал, что они одинаково видят эстетику происходящего, одинаково наслаждаются этим танцем, в котором они кружатся, смотря друг другу в глаза и говоря без слов: «Этот танец прекрасен, и нам нужно мастерство и терпение, чтобы танцевать, не падая». Эстетика танца, с неимоверным числом па-подтекстов и бесконечностью их интерпретаций, завораживала и по чувственности превосходила секс. Игра в бисер на минном поле, согласитесь, несравнимо прелестнее, чем борьба нанайских мальчиков под одеялом.

Мэтью уехал, Варя осталась мерзнуть в Москве. Работы прибавлялось с каждым днем. Бесконечные справки о доходах, расходах, куча документов, которые Мэтью поручил ей готовить, их апостилированные переводы. Муторные и эмоционально изнурительные походы к нотариусам, в регистрационную палату, в налоговые инспекции возвращали Варю в забытую жизнь, она узнавала ее заново, хотя, конечно, век бы ее не знать. Редкие встречи с ее, теперь уже бывшим, руководством, которые должны были быть насыщенными и хорошо продуманными, и нечастые бизнес-ланчи с партнерами и коллегами по прежней жизни помогали не терять остатки разума и психологического равновесия в вонючих коридорах инстанций. По вечерам она прилежно выполняла домашние задания, полученные от Мэтью, не вполне понимая его замыслы, но веря, что рано или поздно все сложится в общую картинку ее защиты.

Чтобы еще и как-то прокормиться, занимаясь при этом чем-то осмысленным и не противным, Варя каким-то чудом продала себя в качестве проектного менеджера и дизайнера двум заказчикам, которым требовалась полная переделка квартир — то ли собственных, то ли купленных для сдачи. Заказчики хотели, чтобы приобретенные ими запущенные, нарезанные на комнатушки ветхие коммуналки, расположенные, однако, в сверхэлитных

районах, превратились в роскошные и стильные резиденции для одиноких богатых представителей высшего слоя «белых воротничков» или приехавших в Москву недорослей провинциальных мини-олигархов. Задача была понятна, целевой будущий обитатель квартир тоже ясен, инвестиционный потенциал задачи легко обсчитывался и также легко делился в неравных пропорциях между заказчиком и Варей. Вдобавок к походам в инстанции пришлось взвалить на себя поездки в БТИ, на строительные рынки, в мебельные салоны. Варя часами просиживала в Интернете, выискивая прямых поставщиков нужных отделочных материалов, сантехники, кухонь. Расчет ее не ограничивался выторгованным доходом, а амбициозно охватывал и задачу размещения своих дизайнерских творений в глянцевых журналах. В общем, представлял собой творческий процесс с не вполне гарантированным, но безубыточным результатом, и это было лучше, чем обивать пороги кабинетов бывших и оставшихся друзей и партнеров по бизнесу, уговаривая их найти ей работу. Попутно Варя заканчивала статью о выполненных проектах недвижимости. Статья была и про дизайн, и про инвестиции, а в целом про связь дизайна с культурой среды обитания… Приятельницы из глянцевых журналов подкидывали время от времени какие-то копеечные переводы с английского и немецкого. Варя стала и блогером, хоть и узнала это слово лишь в Москве, писала статьи и комментарии по европейским финансам. В общем, нечто творческое постоянно варилось у нее в голове, и на сон оставалось мало времени, особенно с учетом регулярных телефонных разговоров с Мэтью по вечерам. А те плавно переходили в ночные грезы о нем.

Грезы были отрадой перед погружением в сон, они наполняли его чередой чарующих или грандиозных видений, событиями, которые то ли произойдут, то ли могли бы произойти… Сны стирали грани реальности и помогали наяву коротать время в инстанциях, ибо никто не мог ей запретить наслаждаться в вонючих коридорах фотографиями ее «умного английского породистого дога». Фотографии были сделаны во время их прогулок по Москве и хранились теперь в самом заветном месте — в памяти Вариной блэкберри.

Недели через три Мэтью сказал, что накопился материал для нового обстоятельного разговора и работы не по телефону. Накануне вылета прислал ей мейл: «Что привезти из Лондона?» «Так мило с твоей стороны, — ответила она. — Я бы сама не смела попросить, но отказываться было бы неэлегантно, поэтому духи Jo Malone, запах Pomegranate noir и DVD Easy Virtue».

Варя приехала в «Кемпински» в полдень. С утра она конечно же съездила в «Дессанж», сделала светлое, яркое мелирование, укладку локонами вместо обычного прямого каре и преобразилась. Хоть на улице и потеплело, она решила, что не повредит и норковая шубка — она же лишь изредка ее надевает. В баре она специально села спиной ко входу, чтобы Мэтью увидел лишь нового цвета локоны, рассыпанные по меху: интересно, узнает ли он ее? Тот неслышно подошел сзади, наклонился через плечо и поцеловал в щеку:

— Ты скучала по мне?

Варя подняла на него глаза:

— Еще как.

Начало новому танцу было положено. Они проработали до вечера, пока Мэтью после ночи в самолете не начал снова клевать носом.

— Я пойду, — сказала Варя, — ты сейчас, похоже, рухнешь.

Мэтью проводил Варю до машины, вернулся в номер, принял душ, думая только о том, как донести голову до подушки. События прошедшего дня еще проигрывались в его голове. Они опять обсуждали Варины финансы, та показывала Мэтью собранные документы о продаже ее матерью дачи в приснопамятном году, о ее покупке дома в Вашингтоне, о покупке квартиры в Москве десятью годами позже. Обсуждались ее ипотеки, друзья, у которых она занимала деньги… Удерживать разговор в русле голых фактов два эстета не могли, разговор обрастал описаниями сада в Вашингтоне, магнолии, посаженной мамой, тенистой сырой дорожки, ведущей от «Дома на опушке» к лесу. Варя рассказывала о голубях, которые сидят на балконе ее квартиры в Москве, о том, что когда смотришь из постели на них, сидящих на фоне французской лепнины балкона, создается ощущение, будто ты проснулась в Париже… Все эти картины, такие живые, просящиеся на полотно, стояли у Мэтью перед глазами, и посреди каждой была Варя. Варя, откинувшая голову назад и посмотревшая на него через плечо, покрытое водопадом золотых локонов. Варя в джинсах, стоящая посреди своего вашингтонского сада на фоне плюща, спускающегося со стен кирпичной террасы. Варя, которая могла бы сейчас лежать рядом, уткнувшись в его плечо… Картины рождали какие-то мысли, легкие, неосязаемые, едва касавшиеся его сознания, которое то и дело начинало проваливаться в сон, и Мэтью уже не понимал — он все еще рассматривает картины Вариной жизни или это уже его собственные сновидения…