Третий ключ
Шрифт:
– Как скажешь, Наденька, – Василий Степанович посмотрел вслед бредущим к дому стройотрядовцем. – Только вот разумно ли это?
Прислушивающаяся к разговору старших Аглая не сразу услышала шум за спиной, а потом на плечо ей легла тяжелая ладонь, а в ноздри шибанул запах самогона.
– Веришь теперь? – от скрипучего голоса Пугача по телу побежали мурашки. – А я ведь предупреждал, что худо будет!
– Пусти ее! – Михаил в два прыжка оказался рядом, оттолкнул Пугача.
– Не поверили, что она со мной разговаривает. – Пугач
– Григорий, ты что творишь?! – Василий Степаныч решительно встал между Михаилом и Пугачом. – Угомонись, немедленно!
То ли Пугач послушался, то ли нечаянный приступ бешенства прошел, только он как-то вдруг сник, сказал уже совсем другим, едва слышным голосом:
– Это ее парк, она здесь всему хозяйка, а вы ничего не понимаете...
– Ты о ком, Григорий? – спросил Степаныч, опасливо косясь на кнут.
– О ней! – рукоятью кнута Пугач указал на статую. – Она со мной говорит, а я с вами.
– И что она тебе говорит, Григорий?
– Что если потревожили ее, то должны службу сослужить, а иначе всем худо будет. Да только поздно уже, это начинается...
– Сумасшедший, – прошептала Надежда Павловна. – Вася, он говорит, что во всем виновата статуя...
Так и не уничтожил дневник. Не могу. Кому ж еще доверить тот ужас, что творится на душе?! Повременю пока.
Вот удивительно, я уже давно мертвец, а жизнь вокруг налаживается. Митенька живет с Марией. Так для мальчика лучше, потому что какой из меня нынче отец?!
Ульяна, старая карга, сбежала. Илья Егорович сначала не хотел мне говорить, а потом рассказал, что в то время, когда я топил горе в вине, некий варвар пытался разрыть могилу Ольги. От известия этого сердце занялось уже привычной болью. Знаю, кто тот варвар. Да только пустое, не вышло у ведьмы ничего...
Антонио поработал на славу, дни и ночи проводил за работой, к себе в мастерскую никого не пускал, даже меня.
Вчера я их увидел!
Девочки мои после смерти сделались настоящими ангелами. Глядеть на них больно и радостно одновременно, перед глазами сразу встает вся их короткая жизнь, а в ушах звенят колокольчиками звонкие голоса.
К третьей статуе долго страшился даже подойти, не то что посмотреть. Выпил для храбрости бокал вина.
Антонио – гений! Вижу перед собой не бездушную скульптуру, а живую свою Оленьку, прижимаюсь щекой к груди и будто слышу биение мертвого сердца. Хорошо, что она не смотрит на меня, взгляд бы я не вынес, довольно и того, что
А еще чудится мне, что Оленька со мной разговаривает, и в стылой ее неподвижности отчетливо вижу мольбу. Знаю – рвется мятущаяся душа из бронзового плена, да не в ее это власти. У меня теперь вся власть. Я нынче и судья, и палач, и преступник...
Баба Маня сидела на скамейке перед домом. За минувшую ночь она сильно постарела, морщинки, до этого мягкие, едва различимые, углубились, а в глазах, не по возрасту ярких, поселился страх.
– Глашка! – завидев Аглаю, она встала, сделала несколько шагов навстречу и, не говоря ни слова, обняла крепко-крепко.
От бабы Мани пахло сердечными каплями, и Аглае стало невыносимо стыдно за то, что в угоду собственному счастью она заставила волноваться самого родного ей человека.
– Бабуль, все в порядке, – сказала она шепотом. – Ты прости меня, хорошо?
– Где ж ты была, окаянная? – Баба Маня отстранилась, посмотрела внимательным взглядом и вдруг сказала: – Глашка, ты меня тоже прости.
– За что? – Она ничего не понимала, но радовалась тому, что буря, кажется, миновала.
– За то, что я пыталась тебя удержать, не пустить на этот ваш бал.
– А ты пыталась? – Во рту вдруг появился горьковатый привкус, тот самый, что был у бабушкиного чая. – Ты вчера мне что-то в чай подмешала?
Вместо того чтобы ответить, баба Маня огляделась по сторонам, а потом самым обычным своим тоном сказала:
– Нечего в этаком виде на улице стоять. В дом пошли, там поговорим.
– А нам есть о чем поговорить? – Горечь во рту сделалась еще ощутимее.
– Родным людям всегда есть о чем поговорить, – сказала баба Маня и, не оборачиваясь, направилась в дом.
Аглая сидела за накрытым к завтраку столом, рассеянно помешивала ложечкой плавающие в золотистом чае чаинки, ждала, когда баба Маня начнет разговор.
– Не бойся, – бабушка поставила перед ней домашнее печенье и вазочку с медом, – на сей раз чай самый обыкновенный.
– Я и не боюсь, – она пожала плечами, спросила: – Это снотворное было?
– Да.
– А зачем?
– Чтобы ты никуда не ходила, осталась дома прошлой ночью.
– Из-за Пугача? Из-за того, что он наговорил про статую? – Аглая сунула за щеку печенюшку, запила чаем, действительно самым обычным. – Он же безобидный... – сказала и тут же осеклась, вспоминая сцену у пруда.
А такой ли уж безобидный? Кто знает, что у него на уме? Рита погибла, и Михаил считает, что ее убили. А кто убил?..
– Пугач, может, и безобидный, – баба Маня поправила сползшую с плеч шаль, – да вот только разговоры он ведет совсем не безобидные.
– Про Спящую даму?