Третий Рим

Иванов Георгий

Юрьеву становилось все скучней. Он начинал злиться. Даже князь куда-то исчез. Юрьев расчитывал уехать вместе с князем - это означало (он уже привык к этому) ужин у Донона, шампанское, сигары, сторублевку, а то и две, сунутые в жилетный карман с милой дружественностью дядюшки, балующего племянника и теперь еще - возможность разговора, который все объяснит. Но князь исчез, от окон дуло, скука была адская, буфетчик спрашивал "какого изволи-те?" и от себя рекомендовал сухарный. "И зачем князю понадобилось тащить меня сюда?
– с возрастающим раздражением думал Юрьев, беря от нечего делать с подноса тянучку.

Мысль, что князю это все-таки зачем-то

понадобилось, ничего не объясняя, только усиливала нудность других таких же, на все лады уже передуманных мыслей, и Юрьев от нее отмахнулся.
– Но все-таки как глупо, что князь исчез. Впрочем, черт с ним - не сегодня, так завтра. Что же, удирать по-английски, что ли? Подожду еще полчаса и марш - решил он, заглядывая в длинную, плоскую, похожую на гроб витрину.
– Неужели все настоящее? Со вспыхнувшей вдруг жаднос-тью наклонился он ниже к стеклу, за которым на бархате лежали камни, табакерки, миниатюры, неоправленные драгоценные камни.
– Неужели все?.. Тысяч на пятьдесят, если не больше. Надавить стекло и... мелькнуло в голове тревожно и отчетливо, вместе с таким же тревожным и отчетливым сознанием, что сделать это немыслимо.

– Любуешься?
– услышал Юрьев знакомый, сюсюкающий, протяжный голос и быстро обернулся, покраснев, точно пойманный на чем-то.
– Прелестные вещи, первоклассные... вот этот рубин принадлежал... а это...
– подавая мягкую, точно без костей руку, шепелявил Снетков.
– Какая встреча - в политическом салоне!
– улыбнулся он, внимательно оглядывая жакет Юрьева и переводя взгляд на его туфли.

XVII

Юрьев ошибался, думая, что Вельский уехал. Подведя Юрьева к Палицыной и представив ей "своего молодого друга" (при этих словах Палицына быстро подняла глаза на князя и какой-то свет промелькнул и погас в них), Вельский вспомнил, что надо позвонить по телефону и вышел на лестницу. Сделав несколько шагов, он остановился, держась за перила: тоскливое, скользкое чувство пустоты вдруг его охватило. Он не раз испытывал это чувство в важные минуты жизни, но все-таки сила и неожиданность его поразила Вельского. "Надо взять себя в руки - так нельзя", - думал он, выливая на платок одеколон из карманного флакончика и медленно, с наслаждением проводя по лбу душистым, влажным батистом. 'Так нельзя",- внушал он себе, говоря по телефо-ну со Штейером (ничего нового не было, все было в порядке) и потом ложась отдохнуть в рабочем кабинете Марьи Львовны и закрывая глаза.

Вельский лежал в неярко освещенной комнате с закрытыми глазами. Коньяк с лимоном и льдом, который ему принесли, приятным, ласковым теплом расплывался по крови. Лежать на мягком, широком кресле было очень удобно. Тоскливое чувство пустоты ослабело, отступило, совсем исчезло. Собрав всю свою волю, Вельский старался не думать, и это ему удавалось. Из памяти постепенно пропадали вещи и люди, заботы и тайные мысли, то, что было десять лет назад и то, что должно было произойти сегодня. Словно кто-то проводил по памяти, как губкой по грифельной доске, чем-то успокоительным и мягким - и все стиралось одно за другим. Губка медленно двигалась взад и вперед, черная зеркальная поверхность становилась все шире и чище... Потом из темноты проступило бледное, желанное лицо с серыми, немного наглыми глазами... Вельский слабо вздохнул во сне.

– Дорогой друг, мне так жалко вас будить,- сказала Палицына,- но уже одиннадцать - он должен сейчас приехать.

Юрьев не любил Снеткова, но, встретив его у Палицыной, очень обрадовался ему. Снетков, хотя и был глуп, скуп, душился, как

швейка, и в своих высоких воротничках выглядел настоящей устрицей - все-таки был своим человеком, с ним можно было поболтать на привычные темы, похвастаться перед ним запонками или портсигаром. В здешней унылой обстановке встреча со Снетковым была прямо находкой.

Сейчас же выяснилось, что Снетков бывает на пятницах давно и ему известны маленькие домашние секреты. Кроме кваса и пастилы, оказывается, здесь в задних комнатах давали портвейн и даже коньяк. "Для избранных", пояснил в нос Снетков, сделав важную, глупую мину, и, действительно, через какие-то салоны и кабинетики привел Юрьева в просторную библиотеку, устланную коврами и уставленную мягкой "клубной" мебелью. "Моnsieur desirе?" - балаганя под метр д'отеля, расшаркался он у столика с рюмками, бутылками и блюдом поджаренных фисташек.

Еще по дороге в библиотеку Юрьеву пришла в голову понравившаяся ему мысль: Снетков был глуп, болтлив, любил поважничать. И он часто бывает у Палицыной, с Вельским был тоже давно знаком... Юрьев нарочно старался не думать о Вельском, обо всей путанице, которая его окружала, - чувствуя себя, как перед отвесной стеной, на которую все равно не влезть. Но с помощью Снеткова на отвесной стене - как знать - могли отыскаться и ступеньки. Первая из них, пожалуй, была под ногами: политический салон,сказал Снетков. Так это в политический салон ввел его зачем-то князь!..

Юрьев отпил липкого, жгучего шартрезу. Снетков рассказал, брызгая слюной, очередную придворную сплетню - ...еt рuis lа соlоnеlе, рiquе unе сrisе dе nеrfs... (звать государыню "полков-ницей" только что вошло в моду - в шике блеснуть новинкой и заключалась суть дурацкого, неправдоподобного рассказа). Потом поболтали "о своем, о женском", как, хихикая, называл Снетков толки о картах и портных. Юрьев ждал, чтобы Снетков сам как-нибудь свернул на интересную ему тему, но тот все не сворачивал. Тогда, зевнув, Юрьев будто невзначай спросил: "А ты тоже интересуешься политикой?" Снетков удивленно прищурился: "Тоже?"

– Ну да - ведь мы в политическом салоне?

– А, вот ты о чем,- засмеялся Снетков.- В той же степени, что и ты,прибавил он двусмысленным тоном.

– В той же степени, что я?..

– Я хотел сказать, в той же области,- поправился Снетков и захохотал, точно сказав что-то крайне остроумное.

– Чему ты смеешься?
– пожал плечами Юрьев.

– Дорогой,- возразил Снетков, хитро и сладко на него глядя.- Дорогой, не хорошо скрыт-ничать с друзьями.- Ты думаешь, я не слышал...
– Он сделал паузу.- Думаешь, я не знаю, кто будет камер-юнкером в январе?
– как-то выпалил он.

– Что ты мелешь, устрица,- рассердился Юрьев.- При чем тут мое камер-юнкерство? Что за чушь ты несешь!..

В хитрых глазах Снеткова мелькнуло странное выражение:

– Не сердись,- вдруг быстро зашепелявил он, точно испугавшись чего-то.- Я пошутил, не сердись... Что ты... камер-юнкером... так я читал списки. Вольф тоже представлен - удивительная пролаза этот Вольф. Кстати, ты будешь поражен: его сестра...

"Он ничего не знает... какая была бы гаффа - князь бы мне не простил" - прочел бы Юрьев, если бы он умел читать мысли, то, что беспокойно проносилось в голове Снеткова, пока он, меняя разговор, болтал что-то наспех сочиненное о сестре Вольфа. Но мыслей Юрьев читать не умел. Он только почувствовал разочарование: глупая устрица оказалась еще глупее, чем он предполагал. Ничего она не знала, ничего рассказать не могла...