Третий Рим
Шрифт:
А Настя, добрая и ласковая на вид, красавица, с серыми навыкате глазами и полной грудью, была не глупа и мужу покорна. Начеку жила, и все уж давно у ней было налажено, с подругами уговорено.
Пока дворцовым двором и проулками нелюдными добрался Иван до Адашевых – там все было готово.
Приняли честь честью царя.
Сама хозяйка меду первую чару поднесла и расцеловалась с гостем. И все ее подруги – больше девушки, так как недавно повенчанная Настя еще сохраняла связи с подругами, –
Все как на подбор красавицы здесь собрались. А больше всех приглянулась царю веселая, бойкая да разбитная боярышня Анастасия Романовна Захарьина. Хотя не княжеского, боярского только роду девушка, но славной, почетной семьи, особенно тем отмеченной, что за многие годы ни к единой крамоле Захарьины не причастны, ни к какой из партий боярских и княжеских не примыкали. Не так давно умер отец девушки, боярин Роман Юрьевич, всю свою жизнь честно служивший отцу Ивана и ему самому. И свое невольное уважение к имени Захарьиных при встрече перенес на Анастасию царь, хотя вообще ни боярским, ни княжеским дочерям спуску при случае не давал.
К тому же Анастасия глядела так ясно и доверчиво своими темными, прекрасными, детски чистыми глазами, так искренно радовалась вниманию, оказанному ей со стороны царя, так звонко и заразительно хохотала всякой шутке, всякой резвой выходке, что в юноше чувственное волнение, вызванное видом миловидной и веселой девушки, совсем потонуло среди тысячи иных, тонких и приятных душе, ощущений: жалости, восторга, детского веселья, какого никогда почти и не знал печально взраставший Иван. Таким беззаботным весельем он сейчас же заразился от простой, милой боярышни.
Зазвонили к вечерне. Притихла веселая компания. Перекрестились все. Расходиться настала пора. Но первое свидание было не последним.
Вернулся во дворец Иван и долгое время ходил радостный, тихий какой-то, еще более юный на вид. А то много старше своих пятнадцати лет казался царь, особенно в минуты гнева. Раньше дня не проходило, чтобы не гневался на кого-нибудь. А тут без шуму несколько дней прошло, и не затевал своих обычных дебошей Иван.
Пособники в безобразиях, не любившие смирения в Иване, задумались:
– Что за перемена в царе?..
Скоро все обозначилось.
У Адашева сперва, а там и у Захарьиных, куда царь зачастил, будто бы в благодарность Никите за коломенскую передрягу и спасение, – везде Иван старался сейчас же с Анастасией увидаться и как можно дольше побыть наедине с девушкой.
Захарьины опасались сперва. Знали, каков охотник царь в чужих лесах на куниц-девиц. Но скоро успокоились, когда пересказала им сестра, как ведет себя он и что толкует ей.
Но все-таки
– Не будет проку из этого! Нешто первые бояре допустят до благого конца… Особливо Глинские, Бельские! Живьем сглотнут.
– Вестимо, не допустят! – подтвердил и старик-дядя, боярин Михаил Юрьевич, после смерти отца их, Романа, занявший место главы семейства. – А впрочем, – поглаживая бороду, процедил он сквозь зубы, – глядя еще по…
И не докончил, за хлопоты принялся. К митрополиту заглянул, к Адашеву удосужился, хотя тот и много боярина моложе, да очень его царь за последние дни возлюбил!
События быстро одно за другим пошли, словно с горы покатились.
Поздняя осень стояла, когда в один из светлых теплых дней Иван, заглянув к Захарьиным, по обыкновению, ушел с Анастасией в сад, в беседку, увитую хмелем, жгуты которого и поредели и пожелтели теперь.
После первых фраз Иван, зорко глядя в лицо девушке, вдруг произнес:
– Настенька, а ведь я нынче прощаться приехал…
– Что ты, государь? Что ты, Ванечка?.. Да почему? Далеко ль, надолго ль едешь? Уж не в поход ли? Скажи скорее…
Спрашивает девушка, а у самой голос дрожит, слезы градом из глаз так и посыпались. Скатываются на грудь высокую, что дышит тяжело и порывисто.
– В поход?! Эко што вывезла! Вот и видать: разум-то короткий, девичий. Кто же не знает, что по осени в поход не собираются, спустя лето по малину в сад не хаживают. Весной да зимою походы все. А осеннее дело – иное… Свадьбы! Придет Покров – веселье со дворов! Венцом парней и девок кроет, покрывает… Вот оно што!
– Не пойму я речи твоей, Ваня… Какой венец? Чья свадьба?
– Моя, вестимо. Не век же мне голубей гонять, чужих, белых лебедушек подлавливать. Свою пора завести.
– Ты, Ваня… Ты, государь, женишься?..
– Надо! Года такие пришли… В животе и в смерти Бог волен. Нельзя мне сиротой землю оставлять. Умру – моим пусть детям престол будет, не дядьевым сынкам. С них и ихнего довольно!
– Умрешь? Женишься… Да не мучь… толком говори…
– И то толкую ясно. Жениться задумал. Если бояре, вороги, изведут раньше времени, чтоб хоть семя мое осталось… Что ж молчишь? Не спросишь на ком? Али знать не охотишься?
Но Анастасия, ухватясь за край скамьи одной рукой, чтобы не свалиться от налетевшей слабости, сидела, не говоря ни слова.
– На цесарской сестре женюся. Уж и посольство вернулось… И персону ее мне прислали… Пригожа на диво. И вено богатое дает цесарь!.. Да что с тобой? – спросил он, видя, что девушка как-то мягко, мешком, валится со скамьи на землю.
Подхватив ее, он опять усадил обомлевшую красавицу, ворот ей распахнул, в чувство привел.
А сам глядит все, вглядывается.