Третья мировая Баси Соломоновны
Шрифт:
Любой, взять, к примеру, китаец там или вьетнамец, уверенно обнаружит в эдаком ртутном даре безусловную сущность дракона.
А уж коли-ежели глянуть с той стороны, что Юрий-Гурий-Георгий — дракона же и победитель, то обладатель этого имени, при известной драконьей подвижности, должен бы находиться в постоянном внутреннем противоречии.
И даже, что называется, — быть раздираем…
И все это у одного Василева!
Некоторым везет!
Впрочем, что там завидовать?
Несмотря на известную крупность,
Дракон ударял хвостом. Обстоятельства приходили в опасное возмущение, начиная слишком стремительно и не ко благу изменяться. И Юрка линял.
Я же, помимо воли, немедленно возникал на его месте. Словно по мановению.
Натурально последствия возмущенных Василевым обстоятельств сгущались вокруг меня.
Дело было весной. В промежутке между английской и «музыкалкой»…
Родитель мой, между прочим, никогда бы так не сказал. Не было случая, чтобы он поленился выговорить полностью:
— Что было сегодня в школе английской?
Или:
— Посещал ли ты в музыкальной школе занятия по сольфеджио?
А после четвертого класса он рассудил так:
— Ну что ж! — в английской школе заложены были основы, на которых он, — я то есть, — если захочет, самостоятельно сможет выстроить знание языка… Что же касается до математики или — того более! — физики…
На мою беду папа был физиком…
В общем, мама схватила меня в охапку и потащилась поперек нивы народного образования (по медицинской, конечно же, части) выполнять очередное указание по пересадке. С одной борозды на другую…
Так вот — с пятого уже класса папа ни разу не поленился произнести:
— Ну что, сынок? — как обстоят у тебя дела в школе физико-математической?..
Пусть будет по-папиному…
Между школами английской и музыкальной. За год до физико-математической.
Прямо на краю траншеи. Почти в центре столицы мировой державы. На задворках, правда. Я уже говорил — за школой, со стороны реки.
Как из учебника — классического цвета.
У художников этот цвет называется «капут мортум».
Потому что на lingua latina «caput mortum» — мертвая голова.
Именно такого цвета становится хорошо полежавший в земле череп.
Насколько мне хватает знаний, этот был женским.
Что уж точно — не раввинский.
Небольшой.
Но и не детский. По крайней мере, роднички закрылись задолго до наступления смерти.
Правильно вы говорите! — откуда бы мне, ребенку, было такое знать? Верно. И запомнить без специальных знаний такого нельзя — вихлявой детской памяти зацепиться не за что… Но легло в голову намертво — глазницы очень уж круглые… Потом, видимо, сопоставилось…
И еще… Я был весьма крупным ребенком. Хотя на память это совсем не влияет. Настолько
Но это уже — в другой школе. По-папиному выговаривать — слишком долго будет.
Было сухо и тепло. Береза распустилась. Ком земли рассыпался под лапой дракона. Вездесущий Юрка Василев соскользнул с гладкого лба caput mortum.
И вдруг испарился. И возник по ту сторону. Метрах в десяти от края.
Все происходящее с нами — неизбежное отражение прошлого.
Оно же смутно маячит в глубине зазеркалья.
А наше ego — глупое лишь зеркало.
Меня словно кто поманил. Я взлетел на вершину отвала… И тут ладонь, что манила, — растопырилась, уперлась в грудь. Стой, где стоишь!..
Я увидел, как Юрка со своей стороны земли показывает прямо мне под ноги выпученными глазами и указательным пальцем, выставленным вперед, словно лезвие перочинного ножика.
Я рассказал как-то моему младшему сыну, Кириллу. И подначил: «А нарисовать слабо?»
Он посидел полчаса, свесив язык на плечо… И неожиданно изобразил. Траншея, в разрезе. Нечто, в бороде и с пузом, стоящее на отвале грунта. «Типа папа». А по другую сторону, подальше от края, длинноволосый пацан, на полусогнутых. По моде. В широченных драных штанах, еле сидящих на заднице, и потому множеством складок сползающих книзу, в область кроссовок.
Конечно же в роли дракона он накарябал себя.
Но главное! — понял все много лучше…
Через центр рисунка и, видимо, по линейке чем-то красным, незримо тонким, едва касаясь бумаги, прочерчены были три абсолютных прямых. От глаз пацана и кончика вытянутого вперед указательного пальца.
Прямые сходились в точку. Под ноги чучелу, знаменующему меня…
Именно так, в точку, сходятся лучи из драконьего когтя и красных, углем горящих глаз… По незримым жестким прямым. Прожигая пространство. И время.
Дети разбираются в этом лучше.
Как сейчас помню — ничуть не удивился. Присел на корточки и деловито принялся разглядывать невиданный прежде предмет.
Честно скажу — не помню, были в том черепе зубы или нет… Просто не помню.
Обычно они с виду совершенно живые. Сто, двести, триста лет… Жемчуг тускнеет много быстрее одной человеческой жизни. А зубы… На просвет полупрозрачные. Розоватые. Чаще янтарные. А не то — ослепительно белые. Сто, двести, триста лет… Пусть даже тысяча — цвет все тот же. И блеск. Можно даже сказать — сияние. А взять за темя и слегка потрясти, слышно, как бодро они шуршат в мертвых своих гнездах.