Третья пуля
Шрифт:
— Тут речь больше о складе ума. Я хочу сказать, что ваш отец мог иметь некую технику сочинения легенд. От случая к случаю всё менялось, но всё равно были какие-то тенденции, шаблоны — общая техника. Может быть, вы знаете что-то об этом? Представляете, какова она могла быть или догадываетесь, и в таком случае смогли бы вы дать мне какие-то намёки, которые я мог бы использовать в дальнейших поисках?
— Не буду спрашивать вас, зачем. За вас поручились правильные люди и вы стойко сражались за свою страну, потому я откровенен с вами.
— Я рассказал бы, если бы мог. Благодарю, что не вынудили меня лепить враньё.
— Если это касается войны, то я скажу вам: Хью был против войны. Это я знаю. Мне приходилось слышать их ожесточённые споры с папой.
— Интересно. Этого я не знал, — сказал Суэггер, размышляя: «Это очко в пользу ублюдка. Пусть даже он убил Кеннеди, но этим он пытался сберечь меня». — Так вот, в результате своего расследования я пришёл к неким свидетельствам того, что Хью может быть жив, но при этом он по тем или иным причинам скрывается.
123
Нго Динь Дьем (Зьем), президент Южного Вьетнама, перенёсший несколько покушений и убитый в ходе военного переворота в ноябре 1963 года
— Неудивительно. Такой человек, как Хью, нажил много врагов.
— И он может прояснить многое, если я смогу поговорить с ним.
— Если Хью не хочет, чтобы вы с ним встречались, вы не встретитесь с ним. Он достаточно умён. Хотя может быть, что в его возрасте он и разболтает что-нибудь секретное и ужасно интересное. О Вьетнаме он многое знает, поскольку пытался не допустить этой войны, хоть и не преуспел в этом и принял суровую расплату, как и любой солдат — разве что одному вам больше досталось. Три раза там был, в самой гуще. За его голову награду назначали. И хотел бы я быть мухой на стене во время вашего разговора!
— Я просто деревенщина с арканзасской фермы, так что больше молчал бы.
— Пожалуй. Вернёмся к папе. Вопрос в том, каким образом папа выстраивал легенды, верно?
— Да, сэр.
— Это зависело от его ощущений, наиболее сильных на тот момент. Он был весьма впечатлительным: казалось, что он подхватывал идеи на лету. Его мог впечатлить фильм и он брал образы оттуда, а мог выстроить план, увидев что-то в новостях либо услышать незнакомое имя, которое жужжало у него в голове пока он не находил места, куда его можно было бы пристроить. Также и картина могла сработать, а папа был закоренелый посетитель музеев. Он жаждал стимулов, для работы ему нужен был сподвигавший его толчок. Временные рамки есть у вас?
— Думаю, с середины семидесятых до начала восьмидесятых. С Вьетнамом покончено, никто и вспоминать не хочет, и грядёт Китай.
— Папа не был тем, к кому пошли бы за какой-либо китайщиной.
— Скорее всего, тут Америка.
— Может быть. Но, опять же, это не было сильной стороной папы. Он был всегда собой, старый шпионаж. Университет штата Огайо, знаете ли. Так что среди высокомерных, заносчивых «плющей» [124] он был как у себя дома.
— Россия, страны Восточного блока, холодная война. Старое противостояние.
124
имеются в виду выпускники «лиги Плюща», составлявшие кадровый состав ЦРУ
— Вечный враг, да. Подходит, — сказал Гарри Гарднер. — Вот тут весь папа. Точно. Одно слово: Набоков.
Боб не отозвался, осознавая, что в его глазах читается непонимание.
— Набоков, гениальный писатель.
— Знаете ли, сэр… к стыду своему я крайне необразован. Я пытался наверстать, но и дня не проходило, чтобы мне не приходилось стыдиться своей вопиющей бестолковости, так что ни о каком Набокове я и не слышал. Я даже Боссуэлла вспоминал, чтобы понять, что это такое.
— Владимир Набоков. Русский, белый, [125]
125
под «белым» понимается послереволюционный эмигрант-антикоммунист
— Ваш отец был его обожателем?
— Скорее, почитателем, как и Хью. Они всему остальному на свете предпочитали сидеть в этой комнате и обсуждать Набокова, выпивая, покуривая и смеясь. Так что не знаю, сознательно или нет, но всё, что сработал папа, так или иначе находилось под влиянием Набокова. И что бы это могло быть такое? Так вот, Набоков любил усложнять свою прозу каламбурами, аллюзиями, многоязычной игрой слов и тончайшим остроумием. Вы слышали о «Лолите»?
— Старик и девочка? Чертовски грязно: это всё, что я знаю.
— Поверьте мне, это чистейшая изо всех когда-либо написанных грязных книг. Но там есть плохой парень, телевизионный сценарист по имени Клэр Куилти, выкравший Лолиту у Гумберта и использовавший её в своих целях. Набоков любил играть с именами, а это имя по-французски созвучно с «он здесь», пишется как «qu`il t`y». Видите, что получается? Это двуязычный ребус: фраза по-французски и имя по-английски.
— Получается, что имя, сработанное Боссуэллом, было бы ребусом на двух языках?
— Это литература, а не физика, так что ничего строго определённого тут быть не может. Тут возможен намёк, форма, призрачный смысл, стоящий за словом. Если бы имя было русским, то приведу простой пример: папа придумал бы Бабочкина. Это значит «человек бабочек», а Набоков был известен как мирового уровня коллекционер бабочек. Так что любой человек, взявшийся раскрыть легенду, будь он знаком с папой в его набоковской фазе, знай он, что именно папа сочинил легенду и говори он по-русски, мог бы сразу же вычислить Бабочкина из списка имён. Конечно, я всё упрощаю до примитива, поскольку придумывай он реальную легенду — всё было бы гораздо тоньше: он пропустил бы предпосылку через цепочку смыслов и языков до окончательного значения, как шарик, скачущий туда-сюда отскоками. И никто не добрался бы до этого последнего смысла, потому что в таком случае потребовалось бы владеть целым спектром дисциплин, языков и культур. Вот такими делами он любил заниматься.
— Думаю, я понял, — ответил Суэггер.
— Хотите взглянуть на папин кабинет? Я ничего не трогал с тех пор, как он умер. Думаю, обстановка хорошо отображает работу его ума. Вам понравится.
— Отлично. Это очень помогло бы.
— Окей, идём сюда.
Гарри повёл Суэггера вверх по скрипучей, узкой лестнице у задней стены и затем по кривому коридору в комнату с окном, из которого не было видно ничего, кроме зарослей, укрывавших соседний дом. Боб осмотрелся: ему предстал разум Нильса Гарднера, создателя легенд, которые всегда возвращали скрывавшихся под ними людей живыми.
— Тут папа пытался писать свои романы, — сказал Гарри. — Боюсь, что у него никогда не получалось. Он был блистательный начинатель, но ему не хватало того, что возвращает писателя обратно в кресло неделю за неделей и месяц за месяцем. В нём не было того, что позволяло бы заканчивать. К тому времени, когда он дописывал до половины, он настолько менялся интеллектуально, что уже не узнавал человека, который начал всю историю и не сочувствовал им же написанным персонажам. Думаю, масса гениев таким же образом никогда не заканчивают своих романов.