Третья рота
Шрифт:
— Пане куренной (у нас говорили не «товарищ», а «пане»), я ж так не могу!
Тогда он ласково мне улыбнулся, наклонился ко мне и тихо сказал:
— Ещё рано!.. Но вы ведь понимаете?.. Подрыв дисциплины…
Да, меня, как юнака, назначили ротным.
Однажды ночью в караулку вбегает этот куренной и говорит мне (я был начальником караула):
— Вот вам патроны! Нас хотят разоружить коммунисты. Так вы, пане Сосюра, глядите… Стреляйте до последнего!
Я сказал: «Добре….»
Никто
Выступаем на охрану Днестра в Тирасполь.
По городу мы шли с огромным жёлто-голубым флагом, рядом с которым трепыхался маленький красный.
В Тирасполе бригада Котовского, которую мы сменили, взялась за оружие. Они решили, что мы петлюровцы.
И не ошиблись.
Старшины агитируют против соввласти. Казаки — телята.
Приехали военком полка т. Обушный и его секретарь т. Прудкий.
Прудкий надел на фуражку трезубец и ходит среди казаков, слушает.
Я подошёл к нему и рассказал всё. Он говорит:
— Ты хороший парень. Возьмём тебя к себе.
Он дал мне свидетельство от военкома, написанное красными чернилами, что я член культпросвета полка. И я стал политработником. И почему-то отдал винтовку.
Я организовал читальню. Но казаки не хотят читать газет, а только распевают на улицах:
Ми гайдамаки, всі ми однакі…А старшины говорят:
— Я лучше протяну руку немцу, чем кацапу…
Красных называют «чужинцами».
Ячейки нет. Я чуть не осатанел и, когда один старшина подобным образом агитировал в нашей сотне, сказал ему:
— Запрещаю вам болтать.
Он замолчал.
Организовывают старшинскую столовую. Я сказал, что это то же самое «офицерское собрание», что в Красной Армии не должно такого быть. А один старшина сказал:
— Я не желаю обедать за одним столом с варнаком.
Ага, «варнак»?!
Я пошёл и с возмущением рассказал обо всём военкому.
Военком похвалил меня, позвал этого старшину и прочитал ему целую лекцию о разнице между петлюровским старшиной и красным командиром.
И вот ночью:
— К оружью!..
— В чём дело? На кого? — спрашивают некоторые казаки, но входит куренной:
— Без разговорчиков. Коммунисты хотят нас разоружить.
Раздаются голоса, что, мол, если нас хотят разоружить, то пусть разоружают — значит, так нужно, есть и такие, кому надо накрутить хвост… Но эти голоса тонут в грозной покорности казаков, взявших оружие.
Я тоже взял оружие.
Меня поставили у двери.
Вдруг из темноты подходят ко мне несколько человек:
— Ваше оружие, товарищ.
— Пожалуйста.
Я охотно, с радостью отдаю винтовку. Это — свои, караульные. Хлопцы пошутили. Смеясь, они исчезли в темноте.
Никто не собирался нас разоружать. Это просто была демонстрация.
Утром я еду в Одессу за газетами. На Раздельной я встретил юнкера из моей сотни, который познакомил меня с т. Старым. Я Старому всё рассказал. Он начал успокаивать меня, обещал взять из этого полка, сказал обо мне и моём товарище, что мы «большевистский материал».
В Одессе я проинформировал кого следует (т. Деревянко) о том, что делается в нашем полку.
Возвращаюсь в Тирасполь.
Однажды зашёл у нас разговор о попах. Я говорю, что это пройдохи, что они наши враги, такие же, как и полицейские.
А офицеры говорят:
— Как вы смеете оскорблять религиозные убеждения.
Тут же сидит т. Прудкий, молча нас слушает.
Я обращаюсь к нему:
— Т[оварищ] секретарь, почему у нас до сих пор нет ячейки?
Он не успел мне ответить, как закричали: «К оружию!»
Я всё понял и тихо вышел. Чтоб не подумали, что я хочу сбежать, спокойно иду по тротуару. Был апрель, а жара стояла такая, как у нас летом.
Мимо меня быстро прошла колонна нашей сотни. У всех на фуражках ленты: жёлто-голубые и белые.
Я пришёл к военкому, чтобы предупредить его. Стучу. Никого нет.
Только я отошёл на несколько шагов от крыльца, как началась стрельба.
Улица ведёт прямо к вокзалу.
Рядом со мною бегут двое с красными бантами на груди.
Спрашиваю их:
— Какой части?
— Из триста шестьдесят восьмого.
— Быстрей на станцию, это восстал Украинский полк.
Бежим… А в лоб нам — чёрная туча конницы…
Я — во двор.
Хозяйка всплескивает руками и кричит:
— Ты большевик?
— Большевик.
— Ой, боже, и мой сыночек в комиссариате служит!
А если бы её сынок не служил в комиссариате?..
Она спрятала меня в погреб. Стрельба быстро стихла.
Я подумал, что в погребе небезопасно… Бросят гранату, и точка.
Вылез. Свидетельство засунул под стреху сарая.
Вхожу в хату.
Хозяин, сапожник, дал мне поесть картошки с постным маслом и огурцами…
Он всё ругал комиссаров, а я ему поддакивал и говорил, что я сам из гайдамацкого полка.
Наш полк присоединили к 41-й дивизии, и он стал называться 361-м.
Выхожу на улицу.
Прямо на меня, размахивая саблями, летят два кавалериста.
— Какого полка?
— Первого Черноморского!
— Наш.
Они опустили сабли и медленно проехали мимо.