Три цвета ночи
Шрифт:
Он говорил торопливо, словно боясь не успеть, будто слова были раскаленными шарами и жгли его горло. Поскорее избавить от боли – выпустить их наружу…
Я обняла его. Крепко-крепко. Так сильно, как только смогла. И мы долго молчали. Но это молчание было наполнено для нас огромным смыслом. «Я тебя люблю», «Ты нужен мне», «Мы всегда будем вместе» – громом звучало в наших сердцах. Люди не могли нас слышать, зато слышали деревья, и это огромное небо над головой, и трава, и земля, и птицы. Они стали свидетелями наших непроизнесенных клятв, словно на камне, высеченных в наших сердцах.
Мы
Он не помнил, как его перенесли в машину, потому что вновь потерял от боли сознание, и очнулся в странной комнате. Все ее стены были закрыты тяжелыми бархатными портьерами с золотыми кистями. Над головой смутно белел лепной потолок, теряясь в полумраке плохо освещенного помещения. Артур понял, что лежит на чем-то, напоминающем огромный алтарь. Его ложе было каменным, а в помещении царил такой холод, что все тело заледенело. Он не чувствовал ни рук, ни ног, взгляд туманился, а голова кружилась.
Откуда-то издали доносилась тихая музыка, то рассыпающаяся чудесными переливами, то струящаяся, как ручей.
По углам алтаря, на котором он лежал, горели четыре свечи в высоких крученых подсвечниках, пахло какими-то травами…
Этот полутемный зал, эта музыка почему-то воспринимались им в тот момент как нечто совершенно обычное, само собой разумеющееся. И он абсолютно не удивился, когда прямо перед ним из мрака возник человек. Одет он был словно с картинки учебника истории: бархатный зеленый камзол, расшитый золотом и крупным жемчугом, тускло блестевшим в неярком свете свечей, на голове у человека имелся пышный белый парик, а когда незнакомец повернулся к нему вполоборота, Артур заметил, что заканчивается парик небольшой тугой косичкой. Лицо у человека было белое, будто изможденное, с резко очерченными скулами, а глаза казались угольками из костра. От него волной расходилась такая сила, что Артуру показалась, что она расплющит его, раздавит, словно великан, давящий громадной ногой крохотную букашку.
– Мой мальчик, – заговорил человек сухим голосом, – не бойся, все твои беды закончились. Тебе выпала великая честь быть с нами и войти в мой Дом. Ничего не осталось у тебя в том мире, полном тревог, горестей и печалей. Приди к нам, и ты обретешь вечность.
– Мама, – прошептал Артур непослушными губами.
– Мама? – переспросил его человек. – Разве ты смог ей помочь? Разве дал ей то, что она заслужила? Ты проиграл, мой мальчик. Однако игра еще не закончена. Есть шанс отыграться и покарать твоих врагов. Ты можешь стать одним из нас. В тебе чувствуется внутренняя сила, жажда жизни, без которой ничего не получится. Мы долго наблюдали за тобой, прежде чем убедились в том, что ты нам подходишь.
Артур молчал. У него не осталось сил говорить.
Прошлое промелькнуло перед ним. Счастливые дни, когда отец еще был жив, школа, беззаботная юность, первые уроки игры на гитаре, первые заинтересованные взгляды девчонок… Все это вдруг показалось ему пустым и ненужным. Его жизнь никогда не вернется в прежнее русло. Он никогда не станет прежним. Он снова вспомнил своих врагов. Дядю Лешу, предавшего отца; компанию Пахи, безжалостно избившую его на пустыре; все те равнодушные лица, все те любопытные и злые глаза из толпы прохожих, и ярость волной захватила его.
– Хорошо, – прохрипел он. – Я буду с вами.
И тут же, будто дожидаясь этого момента, музыка смолкла, и в тишине послышались звуки хора. Они крепли и крепли, подобные шторму. Артуру показалось, что его ушные перепонки лопнут, не выдержав этого. Высоко взметнулось пламя свечей.
– Пей! – услышал он чей-то приказ. – Пей!
Вернее, даже не услышал. Голос прозвучал в его голове, и Артур увидел перед собой тяжелый старинный кубок, до краев полный какой-то темной, густой жидкости.
Он глотнул и понял, что это кровь. Солоноватая густая кровь.
– Это моя кровь. Она принесет тебе вечную жизнь, – снова раздался в его голове тот же голос. – Выпей ее и вступи под защиту тьмы. Будь с нами, стань сыном ночи.
Артур залпом осушил кубок, и ему показалось, будто комната завертелась перед его глазами. Она вертелась все быстрее, ускоряя и ускоряя темп.
Он думал, что его измученное тело уже не может болеть, но та боль, которая сейчас пронзила его, оказалась многократно сильнее, чем он когда-либо мог представить. Она заполняла каждую клеточку его тела. Сопротивляться ей было так же бесполезно, как если бы щепка, несомая прибоем, вдруг попыталась противостоять океану.
Хор все пел, удивительным образом следуя за наплывами боли, то ускоряясь, то замедляясь. Пламя свечей трепетало.
Артур почувствовал, как на его губах выступает кровь, мышцы сводит дикой судорогой, а в вены будто впустили жидкий огонь, выжигающий все на своем пути. И этот огонь несся к его испуганно бьющемуся сердцу.
Он хотел крикнуть: «Нет!», но голоса уже не было.
Выгнувшись дугой, Артур увидел бездонные глаза наклонившейся над ним ночи.
– Иди ко мне, мой мальчик, – шепнула она, – иди ко мне. Я успокою тебя, утолю твои страдания, я укрою тебя своим звездным плащом ото всех на свете. Отныне ты будешь только моим. Отныне никто не посмеет тебя обидеть. Иди ко мне!
Артур заглянул в эти глаза, открывающие тоннель куда-то далеко, в центр Галактики, в наполненную холодными звездами бездну, и в этот момент огонь добрался до его сердца. Оно вспыхнуло – и сгорело.
Беспредельная боль – и… тишина…
…Он лежал, словно в самом центре мира, и мир сливался с ним, принимая его в свои объятья, пульсируя в висках, наполняя тело новой неведомой силой.
Артур медленно открыл глаза и понял, что тьма ожила, и ночь теперь всегда будет говорить с ним, потому что он сам стал ее неотъемлемой частью.
Свечи погасли, и только от едва тлеющих фитилей поднимались к лепному потолку легкие струйки дыма.
Артур приподнялся. Боль покинула его, и тело вдруг стало удивительно послушным и легким. Он слышал сразу тысячи звуков и понимал, что находится в подвале не слишком высокого дома. На верхних этажах, над ним, ходили люди, они разговаривали, и он мог различить каждое их слово…
Рядом с ним стояли братья, облаченные и красные бархатные балахоны. И отец, тот, кто даровал ему эту жизнь.