Три цвета времени
Шрифт:
Однажды он заговорил о поездке на север.
– Я хочу ехать в Англию, – сказал он.
Глаза ее оживились; она посмотрела на него на секунду доверчиво и дружелюбно, потом опять тень набежала на лицо.
Бейль продолжал:
– Я могу передать ваш привет.
Метильда с усилием проговорила:
– Благодарю вас, сделайте это.
Это было слишком жестоко. Она смотрела на него, как на пустое место.
То, что было известно непосредственным участникам событий, разыгравшихся в Неаполитанском королевстве, то, что подготовлялось в Сардинском королевстве или Пьемонте, где, в отличие от неаполитанского глупца Фердинанда, сидел умный и хитрый Виктор Эммануил, то в австрийской Италии, в Милане, было известно лишь карбонарской верхушке общества, имевшего тайного вождя в лице Федериго Конфалоньери. Огромная часть населения Италии еще ничего не знала. Лучше всего было осведомлено о южных событиях население квартала святой Маргариты. В этом упраздненном
Уже испанские события насторожили австрийцев и вызвали смещение всего штата миланской почты.
Оливьери явился к Бейлю и сообщил, что он поступил на почту.
– Я – старый капрал, моя карьера кончена, и согласитесь сами, что форма почтальона очень ко мне идет, – обратился Оливьери к Бейлю с самым беззаботным видом, раскуривая огромную трубку.
Бейль посмотрел на него внимательно и заметил:
– Ты довольно часто меняешь профессии. Давно ли ты был монахом?
– Я хорошо знаю нашу страну, синьор, и плаваю, как рыба в воде. Без перемен было бы скучно жить.
– Хорошо, Капральская Трубка, что ж ты будешь делать на почте?
– Капральская Трубка, синьор, – это почтальон тупоголовый. Ему поручают ту работу, которая не требует ума и даже наоборот – требует глупости.
– Я тебя не понимаю.
– Ну вот, синьор, на прошлой неделе вы отправили в Англию письмо, в котором вы извещаете книгопродавца Бенорма о том, что собираетесь в Лондон. Имейте в виду, синьор Сальвоти очень заинтересовался человеком, написавшим «Историю живописи в Италии», о которой ваши друзья англичане пишут статьи в газетах. А так как я на хорошем счету, то мне поручено доставлять корреспонденцию сорока лицам, в том числе и вам. Я уж не говорю о том, какой шум наделало письмо, написанное вашим почерком двадцать первого декабря тысяча восемьсот девятнадцатого года. Ведь вы пишете в нем (тут Оливьери вынул копию письма): «Тысячи штыков и десятки гильотин не в состоянии остановить движение политической мысли Италии. Это немыслимо так же, как горстью золота спастись от подагры». Знаете, синьор, ваше письмо не подписано, но почерк уже известен. Я боюсь, что все ваши письма на имя барона Мареста в Париж уже имеются в копиях. Теперь, если вы хотите писать, не бросайте писем на почту. Занося вам корреспонденцию, я буду брать ваши письма. Так будет лучше. А самое лучшее, если вы вообще больше будете писать о театре, о балете, о Россини, с которым вы обедаете каждый день.
Бейль дружески протянул ему руку и ничего не сказал. Потом достал бутылку кьянти, привезенную из Флоренции, несколько анчоусов, два стакана и целый час проговорил со своим верным и преданным другом. Кьянти – медленно действующее вино, и потому не сразу беседа приобрела дружеский и веселый характер, который на несколько часов развеял мрачные мысли Бейля.
Бейль действительно почти ежедневно обедал в Милане с музыкантом Россини, с которым познакомился еще во Флоренции. Оливьери был прав. Он не сказал только, что вместе с Россини, полковником Скотти и Бейлем обедает ежедневно замечательный француз Поль Луи Курье. [117] Прекрасный знаток греческого языка, Курье ежедневно занимался в Лаврентианской библиотеке греческой рукописью пастушеской повести «О Дафнисе и Хлое». Проводя несколько часов в круглой читальной зале, Курье остальное время дня посвящал изучению итальянских деревень. Он выезжал во Фьезоле, в Сетиньяно, в другие тосканские деревни, и его поездки заинтересовали флорентийского префекта полиции.
117
… замечательный француз Поль Луи Курье – Курье Поль Луи (1772—1825) – французский писатель-публицист. Остроумные политические памфлеты Курье, впоследствии высоко ценившиеся Энгельсом, едко высмеивали Бурбонов и буржуазно-аристократические порядки посленаполеоновской Франции. В 1825 тоду неугодный правящим кругам публицист был убит в лесу вблизи своего загородного дома.
Перехваченное письмо, в котором Курье открыто обрекал на гибель австрийские порядки и писал о страшном вреде религии, этой язвы Италии, дало австрийской полиции, дирижировавшей тосканским политическим оркестром, ясное представление о фигуре Курье. Но полиции не хотелось выдавать методы своей работы по надзору за флорентийскими гражданами. Она придумала другой способ скомпрометировать Курье. Библиотекарь-иезуит, по фамилии Фуриа, подложил в пергаментную рукопись «Дафниса и Хлои» бумажонку, испачканную чернилами, и на другой день Курье был привлечен к суду за намеренную порчу драгоценной рукописи. Курье не помнил, не знал, сам ли он испортил рукопись,
Почтовая маска Бейля была для него привычной еще со времени русского похода. После предупреждения Оливьери Бейль стал писать иначе. Он предупредил Мареста письмом из Турина, которое начиналось словами: «Не бойтесь Капральской Трубки». Следующее письмо, датированное Болоньей, начиналось такими словами:
«На будущее время, любезный друг, адресуйте все ваши письма на имя благородного синьора Доменико Висмара в Наварру и в них можете писать совершенно откровенно, не стесняясь в крайних выражениях и суждениях по поводу того, что происходит в Италии и в Испании». Письмо подписано: «Доменико Висмара, наваррский инженер».
Появляются письма гражданина Дюпюи, письма миланского театрального рецензента, гражданина Лобри, к барону Маресту. Письма рассказывают об итальянских коронованных особах такие вещи, которые у читателя вызывают чувство омерзения, как самые гнусные записи уголовного протокола. В письме за подписью Лобри Бейль осыпает руганью барона Стендаля и туринского инженера Висмара. Он сообщает барону Маресту целый ряд наблюдений над друзьями, вымышленные имена которых ничего не могут раскрыть постороннему читателю.
Затем начинается ряд скитаний. Твердо взяв себя в руки, Бейль решил не являться к Метильде до тех пор, пока не изгладится чувство боли, а быть может, не являться совсем.
В сумрачной отгоревшей Европе жизнь невероятно тяжела.
Одна Италия бережет в себе и раздувает огонь священного очага свободы. Революция, не удавшаяся во Франции, скоро охватит всю Италию, и так как этот народ полон несокрушимой энергии, так как волны горячей крови заливают эти крепкие, стальные мускулы, так как живая и прекрасная человеческая мысль горит в этих черных глазах, то ясно, конечно, что для этой лучшей человеческой породы нет никаких преград.
Бейль путешествует по городам Ломбардии с обновленной энергией. Он пишет из Мантуи письмо барону Маресту, называет фантастические города. Только Марест может понять, что город Куларо– это Гренобль, что Меро – это Рим, и только Марест можед понять штемпель под письмом вместо подписи: «Торговый дом Клапье и К0». Впрочем, одна строчка делает это письмо ясным: «В Мантуе, как и повсюду, говорят об Испании». Однако пока этот неугомонный француз переезжает из города в город, как человек без определенных занятий, пока он спит в те часы, когда другие работают, и выходит на работу, никому не известную, в те часы, когда другие спят, пока он вмешивается в жизнь городов, прислушивается к разговорам, ест, пьет и веселится неизвестно на какие деньги, в это время события развиваются с бешеной быстротой. «Священный Союз» монархов созывает конгресс в маленьком местечке Австрии, в Лайбахе, и Меттерних предлагает вызвать на этот конгресс неаполитанского короля Фердинанда. Неаполитанский парламент, несмотря на осторожные предупреждения карбонарской венты, медлит с арестом короля, и Фердинанд уезжает на север. Там, швырнув на стол тексты своей присяги, он обращается к Меттерниху с безумными воплями о том, что «вся Италия скоро будет охвачена народным восстанием, и таким образом священные права королей будут попраны революционным югом Европы».
На секретном совещании Лайбахский конгресс решает подавить неаполитанских карбонариев при помощи интервенции и восстановить абсолютную монархию.
И тут же началось спешное формирование карательных отрядов.
В Милане Конфалоньери получил извещение об этом решении поздно ночью. Ему писал кариньянский принц Карл Альберт Савойский, бывший во вражде с королем Сардинии и Пьемонта Виктором Эммануилом и недавно принятый в карбонарскую венту.
Карл Альберт ненавидел Австрию. Военные карбонарии Пьемонта рассчитывали свергнуть Виктора Эммануила, сделать Карла Альберта орудием революции. Настало время действовать. Медлить было невозможно после решения о подавлении Неаполя силой иностранного монархического оружия.