Три цвета времени
Шрифт:
Перебрав черновики писем и заметки на клочках бумаги о старом и новом Риме, анекдоты, рассказанные аптекарем Манни и записанные на рецепте черной краски для волос, изготовленной тем же аптекарем по просьбе седеющего Бейля, путешественник задумал одновременно рассказ об итальянских карбонариях и книгу очерков под названием «Прогулки по Риму». А так как делать книгу можно только в Париже, то нужно ехать в Париж.
23 марта 1828 года Бейль был уже на улице Ришелье. Он постучал в дверь соседки. Паста с семьею была за городом. Портье передал письмо от Мериме. Это был ряд острых литературных вопросов, поставленных со всей ясностью, свойственной Кларе. Вдвойне подходящее прозвище: Клара значит – ясная. Спрашивает об «Арманс». В Париже говорят об
«Я совершенно не понимаю любовной неудачи Октава де Маливер, – писал Мериме. – Вы, кажется, чего-то не договариваете. Признайтесь, что ваш Октав страдает пристрастием к людям своего пола и потому бежит от женщины. В этом причина его самоубийства, а быть может, он гермафродит или просто человек, лишенный мужских способностей».
«Я ему напишу, что он прав, – думал Бейль. – В нынешней обстановке Парижа такое истолкование для меня наиболее выгодно. Следует ли дразнить гусей, желающих спасти Рим?»
В душе Бейль был очень недоволен. Такое непонимание со стороны человека, справедливость ума которого он очень высоко ценил, указывало ему на то, что открывается длительная полоса столкновений с обществом и разочарований в современниках. Правда, он никогда не был очарован. Франция вряд ли может дать большее разочарование, но общество может придумывать или непроизвольно варьировать старые неприятности и уколы. Придется обзавестись защитной одеждой.
В последующие дни Бейль подсчитал свои ресурсы.
В апреле 1828 года он должен стать нищим. Вся сумма его годового бюджета слагалась из пенсии и небольших гонораров. Сейчас он мог расходовать не больше пяти франков в день. Законы о печати не давали возможности вступить на путь журналистики. Французские газеты и журналы были для него закрыты.
Надо сделать другую попытку. Со шляпой, сдвинутой на правый бок, с сигарой в зубах, независимо помахивая тростью, Бейль ходил по Итальянскому бульвару; он внушал себе беспечность и незаинтересованность в результатах предполагаемого шага. Через час он был у Теодора Гека. Англичанин не отказался взять из портсигара, протянутого Бейлем, последнюю гаванну и закурил, развалясь в кресле.
– Обзоры современных французских книг мало интересны для моего английского «Ежемесячника», но если вы дадите очерки или статьи по типу «Альцест», то что ж? Я отведу вам десять страниц в каждом номере.
Это было очень слабо. Незаинтересованность в результатах вышла у Бейля совсем искренней, тем не менее, когда Гук с улыбкой достал тысячефранковый билет, Бейль почувствовал некоторое облегчение.
Он начал писать регулярно и много. Анонимные рецензии, обзоры, статьи под чужими именами появлялись в английских журналах. Эта работа отнимала все утро и, что хуже всего, мешала закончить «Прогулки по Риму». Неожиданно тысячу двести франков дала «Арманс». Можно было снова одеться и появиться в гостиных.
«Стрекоза снова запела летом, – подумал Бейль о себе, – но теперь она знает, что бывают зимы. Это все-таки лучше, чем быть парижанином, этой мухой, родившейся в девять часов утра и умирающей в пять часов пополудни. Попробуйте рассказать ей, что такое ночь».
С такими мыслями он подошел к дому, где жил академик Траси. [157] Входная дверь была широко раскрыта. Маленькие элегантные часы на камине пробили восемь. Люстра еще не была зажжена. Длинный синий диван огибал комнату от камина до двери, ведшей из гостиной в столовую. Молодые женщины и девушки занимали этот диван, сидя в самых непринужденных позах.
157
Академик Трасси –
– А я думал, что вы уже совсем забыли дом тридцать восемь, Данжу Сент-Оноре, – произнес старческий голос.
Маленький элегантный старичок, пропорционально сложенный, остробородый, с зеленым зонтиком над седыми бровями (несмотря на то, что в комнате не было света), пошел навстречу Бейлю. Это был хозяин, знаменитый философ, автор «Идеологии», одинаково восхищавший как французскую молодежь со складом ума, родственным Бейлю, так и русских декабристов, читавших ее с упоением.
Госпожа де Траси старалась казаться равнодушной, но в ее приветствии Бейль почувствовал оттенок легкой досады, неравнодушие и желание скрыть какие-то тайные, осуждающие его мысли. Бейль решил не придавать этому значения. После нескольких незначительных фраз он отошел к Шарлю Ремюза и стал расспрашивать его о Париже. Старый Траси дал распоряжение зажечь люстру. Красивая продолговатая гостиная осветилась яркими огнями. Синий диван заиграл всеми цветами радуги от дамских платьев, оливковый сюртук Ремюза, наоборот, совершенно поблек. Господин де Траси, стоя у камина, облокотившись на мраморную плиту, одобрительно кивал собеседнику в ответ на его слова, словно клевал его зеленым клювом своих надглазников. Он был похож на болотную птичку, стоящую на одной ноге. В гостиную вошел старый товарищ Бейля по Государственному совету – Амедей Пасторэ. Как раз в эту минуту госпожа де Траси прервала разговор Бейля и Ремюза вопросом:
– Вы были в Италии. Как живут наши бедные эмигранты, еще не приехавшие во Францию?
При этом вопросе господин де Траси и его собеседник, профессор греческого языка Тюро, посмотрели на Бейля. Бейль сказал:
– Если в я был у власти, я перепечатал бы в специальных целях все, что пишут эмигранты, заявив, что уничтожением эмигрантский литературы Наполеон превысил свою власть. К сожалению, три четверти эмигрантов уже умерли, но остальных я выселил бы в департамент Пиренеев и окружил бы их там кордоном из трех небольших армий с артиллерией. Я устроил бы там концентрационный лагерь, выслал бы сторожевую охрану на границу их местопребывания, с тем чтобы всякий эмигрант, осмелившийся показать нос за пределы своего лагеря, был бы застрелен на месте. Взамен огромных земель, которые им сейчас раздаются, дал бы не более двух гектаров на каждого. Так бы я поступил со всеми эмигрантами, вернувшимися сейчас в Париж. Остальным не следует возвращаться во Францию, чтобы не попасть в лагерь.
Пасторэ дергал Бейля за локоть, желая остановить эту опасную тираду. Господин де Траси, не любивший резких выражений, имел такой вид, словно он слышит фальшивящий музыкальный инструмент. Лицо профессора греческого языка вытягивалось, и под конец длинной фразы Бейля большая челюсть Тюро отвисла, как у старой лошади.
– Что ты говоришь, сумасшедший! – сказал Пасторэ. – Ведь сегодня салон наполнен эмигрантами!
– Тем лучше, – шепотом сказал Бейль.
Пасторэ увлек его в коридор.
– Послушай, у меня к тебе дело: ты должен оказать мне существенную помощь в моих геральдических изысканиях. Это даст тебе возможность, наконец, устроиться на место.
Бейль хранил рассеянный вид. «Бедный Пасторэ, – думал он. – Много он мог бы рассказать, если бы вздумал писать свои воспоминания. Он испытал то же, что генералы старой наполеоновской армии, старавшиеся путем низости проникнуть в салоны Сен-Жерменского предместья. Описание этих унижений может заполнить целый том. Пасторэ – это жалкая фигура, страдающая от тысячи булавочных уколов, именно булавочных, так как унижения, которые ему приходится испытывать, исходят от жен королевских жандармов. Люди, подобные Пасторэ, находятся под вечным подозрением. Это заставляет их испытывать мучения, неизвестные даже приказчику сапожной лавки. Тот может рассказать о них товарищу, эти должны все терпеть молча и в элегантных костюмах появляться в салонах».