Три дня
Шрифт:
— Ты любишь деда и бабушку?
— Наверное, да. Они были уже немолоды и не любили нежничать, скорее обращались со мной суховато. Но они отдали меня в хорошую школу и всегда поддерживали меня, когда я проявлял к чему-то интерес: фортепьяно, языки, путешествия. На них не приходится жаловаться.
Дорле попыталась подойти к делу с другой стороны:
— Ты мог бы понять своего отца? В смысле, сделать такую попытку? Разве ты не можешь поговорить по душам с ним, с твоей тетушкой и с его друзьями? Ты находишь его жалким. Но, может быть, он и сам хотел бы быть энергичнее. Ведь неплохо было бы разобраться, почему он такой.
Фердинанд
Она смотрела на него и ждала. Он больше ничего не сказал. Она приняла это за добрый знак:
— Если ты попытаешься это сделать, ты, может быть, и поймешь старика с незадавшейся жизнью, который теперь не знает, как ее наладить. Какие-то убийства, похищения, ограбления банков, бегство, тюрьма, несостоявшаяся революция… Ну какой может быть смысл в такой паршивой жизни? А в то же время ведь нельзя же, чтобы жизнь не имела хоть какого-то смысла!
Она снова взглянула на него. Он сидел, повернувшись к ней в профиль, и, глядя на его стиснутые губы и двигающиеся желваки на щеке, она подумала, что он выглядит потрясающе мужественно. Он нагнулся, поднял с земли щепочку и начал корябать ее ногтем. У нее появилось ощущение, что ему нравится слушать ее и он хочет, чтобы она продолжала. «Что бы такое еще сказать?»
— Ты и сейчас живешь у дедушки с бабушкой?
Он не торопился с ответом:
— Иногда на каникулах. Во время учебного года я живу в Цюрихе. — Он продолжал корябать щепочку. — Я же там чуть было не разревелся. Я даже не помню, когда это со мной в последний раз случалось, так давно это было. После маминой смерти? Я скорее бы умер, чем разревелся бы перед ним. И ведь это не от горя, а от злости. Я и не знал, что от злости бывает так больно. Так и вижу его перед собой — этот выкаченный живот, хлипкие ручонки, впалые щеки, мутные, бегающие глазки, а я смотрю на него и думаю: надо же, что натворил этот старый гриб! — и у меня от злости перехватывает дыхание. Ты говоришь, что я должен его понять. А я часто думал, что я должен бы его застрелить. — Он встал и оперся на скамейку. — Правильно было, что я приехал сюда, или нет?
— Правильно.
Он передернул плечами.
— Что-то прохладно, — сказала она и прижалась к нему.
Он не отстранился от нее, но и только. Вспомнив, как Йорг точно одеревенел, когда она его обняла, она втихомолку усмехнулась. Каков отец, таков и сын! Но потом Фердинанд все-таки немножко ее приобнял.
15
После того как Фердинанд и Дорле ушли, Йорг еще немного посидел за столом, пока не собрался с силами, чтобы встать и уйти. У него было такое чувство, что он должен как-то объясниться с присутствующими, но не знал, что сказать. Остальные тоже точно онемели после услышанного. Они сидели, устремив взгляд на огонь свечей или во тьму парка, и смущенно улыбались, нечаянно встретившись взглядом. «Спокойной ночи!» — только и выдавил из себя Йорг на прощание, и остальные в ответ смогли произнести лишь то же самое. Немного спустя встала Кристиана, чтобы последовать за Йоргом, и на этот раз Ульрих не сделал иронической гримасы, а кивнул.
— Завтра утром я позвоню в колокол, чтобы созвать всех на краткое молитвенное собрание, — сказала Карин, прежде чем Кристиана скрылась за порогом. — Я вовсе не настаиваю, чтобы вы все пришли, а просто хочу предупредить, зачем позвонит колокол.
Это вывело всех из оцепенения. «Непреклонная женщина», — подумал Андреас и покачал головой, а Марко тотчас же объявил, что он не придет. Ильза тоже была поражена услышанным объявлением, но потом сочла, что предложение совершить небольшой ритуал было более естественным, чем неустанные старания Карин как-нибудь разрядить атмосферу и восстановить всеобщую гармонию. Ингеборг сказала:
— Ах, как славно! Мы с удовольствием придем!
А Ульрих был рад тому, что снова мог напустить на себя иронию.
Объявление о назначенном часе и колокольном звоне навело Маргарету на мысли о предстоящем завтраке, неубранном столе и немытой посуде:
— Кто после будет мне помогать?
Все выразили готовность и даже предложили, почему бы не заняться этим прямо сейчас, чтобы потом выпить на сон грядущий по бокалу вина.
Когда они, покончив с делами, снова собрались на террасе, Эберхард сказал:
— Нам завтра надо уезжать вскоре после двенадцати. Карин предложит Йоргу работу у себя в архиве. У кого-нибудь из вас есть еще какие-нибудь предложения, как мы можем помочь Йоргу и Кристиане?
— Я уже сказал ему, что он, если хочет, может работать в одной из моих лабораторий.
— Если он соберется писать, то я могу помочь ему пристроить рукопись в издательство.
Марко начал было тоже:
— Так вот, я считаю…
Но Андреас прервал его на полуслове:
— Это мы уже знаем. Ты считаешь, что его надо оставить в покое и пускай он снова делает революцию — единственное, что он хотел делать и в чем ему, если можно так сказать, удалось добиться определенного успеха. Про революцию забудь! Но вот насчет «оставить в покое» — в этом ты прав. Йорг знает, что, если понадобится работа, мы ему в этом можем помочь, и сам спросит, если захочет. Но только тогда и ты тоже оставь его в покое!
— Прекрати поучать других свысока. Ты не начальник, чтобы мне указывать и Йоргу тоже. Ты все время ведешь себя так, будто ты знаешь Йорга лучше, чем я, а между тем ты знаешь только Йорга как обвиняемого, осужденного, заключенного. Ты знаешь его слабым, я же знаю другого Йорга. Ты предал революционную мечту, вы все предали мечту, продались за подачки. Только ни я, ни Йорг в этом не участвовали. Из него вы не сделаете предателя.
Сначала никто не понял, чего это Марко так распалился. Пока он не сказал:
— Этого вы у Йорга уже не отнимете. Я отправил заявление для прессы уже сегодня.
Марко старался выставить себя правым перед остальными.
Андреас бросил на Марко усталый взгляд, в котором чувствовался налет отвращения. Он встал и спросил, обращаясь ко всем собравшимся:
— Где в парке находится место, откуда берет сотовый телефон?
Маргарета тоже встала:
— Пойдем!
Марко хлопнул ладонью по столу:
— Вы что, спятили? Хотите сломать Йоргу жизнь, даже не поговорив с ним?
Он вскочил, в два-три прыжка подбежал к Андреасу, выбил у него из рук телефон, нагнулся, поднял его с пола и швырнул в парк. С торжествующим выражением, по-боксерски приплясывая, он встал перед Андреасом. Тот устало обратился к мужу Карин:
— Можно позаимствовать твой?
Эберхард кивнул, достал из кармана телефон и отдал Андреасу. Марко вновь кинулся за Андреасом, но тут Ильза подставила ему ножку, Марко споткнулся, зашатался и, опрокинув пустой стул Маргареты, с таким грохотом повалился на пол, что Ильза, тихо вскрикнув от испуга, зажала рот ладонью.