Три долі

Вовчок Марко

– Садитесь, пане Иване, а я сейчас чарочку наполню, – говорил хозяин, суетясь по хате.

– Некогда садиться, – отвечал, не смягчаясь, пан Иван, – давай скорее, я так, на ходу, хлебну. Да деньги у тебя готовы? Мне мешкать не приходится…

– Жалко, страх как жалко, что такой вам спех, пане Иване, – промолвил хозяин. – Такую горелку пить бы, да смаковать, скажу нелестно…

– А деньги готовы? – спросил пан Иван.

– Готовы, пане Иване, хоть и тяжеленько нашему брату.

Тут хозяин вздохнул и меланхолически поглядел на вынутый из кармана кошель, а потом на пана Ивана.

– Толковать об этом нечего, –

возразил пан Иван, успевший проглотить огромную чарку водки, словно ягодку.

Хозяин покорился с новым вздохом и больше не толковал, молча вынул гроши, гривны и стал их на все стороны обертывать, разглядывать, а потом принялся шепотом считать.

– Ты до трех-то сочтешь или не сила твоя? – спросил пан Иван, но не очень сердито, потому что, спрашивая, наливал вторую чарку горелки и спросил больше насмешливо, даже игриво. – Ты как считаешь-то?

– А я все копами считаю, пане Иване, – отвечал хозяин – пять, шесть… нет лучше счета, как копами… семь, восемь… батько покойный отроду не ошибался… девять… и ни один жид его не сбил… одиннадцать… а уж известно, что жиды…

– Жиды первые в свете христопродавцы! – рассеянно перебил пан Иван и, налив третью чарку, выпил ее и некоторое время смирно и безмолвно слушал суждения хозяина о нравах жидов, перерываемые счетом грошей, устанавливаемых кучками на столе.

Но после четвертой чарки вся суровость пана Ивана возвратилась с лихвою, лоб насупился, лицо омрачилось. На ласковые прощания хозяина он ничего не ответил, строго пересчитал поданные деньги, засунул их в карман нетерпеливою рукою, вышел быстрым шагом из хаты, отвязал кормившегося коня, назвав его прожорою, сурово приподнял шапку на все приветствия, нахлопнул ее сейчас же почти на самые глаза, пустился вскачь со двора и скоро исчез среди широкой степи, ярко зеленевшей, при играющем веселом солнце.

XII

Между тем как орлиные очи Тараса жадно следили за скакавшим вдоль по степи паном Иваном, Марусины очи, проводив всадника со двора, обратились на хозяина.

Хозяин стоял у ворот и, казалось, без цели и мысли глядел вслед скакавшему пану Ивану, наблюдая, подобно Тарасу, его быструю езду да машинально прислушиваясь к звуку копыт по степи. Одною рукою ласкал он подошедшую собаку, а другою, в виде зонтика, прикрывался от лучей солнца, бьющих ему в лицо. Потом он, словно вдоволь насытившись зрелищем, медленно и безмятежно повернул от ворот к хате, посматривая туда-сюда по двору с тем пытливым видом, с каким аккуратный, исправный и бдительный хозяин иногда посматривает, выискивая, нет ли где в его исправном и безукоризненном хозяйстве чего такого, к чему бы можно прицепиться и на что бы можно обратить свою ретивую хозяйскую деятельность.

– Дед! – крикнул Тарас, очнувшись, наконец, от упорного созерцания давно исчезнувшего всадника. – Где вражеское войско стоит? Я думал, в Великой Ярузи, аж…

– А, детки, вы тут в садку гуляете? – ласково промолвил пан Кныш, останавливаясь на ходу и кивая головою. – Коли нагулялись, то берите дорогу до хаты, да «нехай хліб святий не даром родить»!

И он, усмехаясь, пошел к хате, а они за ним.

В мгновение была принята прочь фляжка и чарка, служившие пану Ивану; на столе появились вареники и коржи, и резкий запах горелки заменился

запахом свежей сметаны.

Тарас, хотя озабоченный тем, где теперь расположилось вражеское войско, при заботе этой не хуже кого другого уписывал вареники – уписывал так проворно, словно кидал за себя, – но Марусе не шла еда на ум, и между тем, как ее тоненькие пальчики ломали и крошили коржик, ее глаза не отрывались от хозяйского лица.

– Дед, а дед! – снова начал Тарас, – коли он поскакал к Кривым Хрестам, значит, уж войско не в Великой Ярузи стоит?

– Надо полагать, хлопчик, надо полагать, – отвечал снисходительно дед, усердно подставлявший им яства. – А вот ты напомнил мне одно дело, Тарас: надо бы проведать, что наши верши близ Великой Ярузи.

– Я совсем забыл про них! – вскрикнул Тарас, вскакивая с места, словно его кто скинул одним махом.

– Эх ты, хозяин! – промолвил пан Кныш, усмехаясь.

– Ну, дед! – сказал Тарас, – и не знаю, как это я забыл!

И он стоял перед дедом в совершенном недоумении, точно ему-то уж никак не пристало, никак не годилось упускать из виду подобных вещей в хозяйстве.

– Пойду скорее, погляжу! – проговорил он, приходя, наконец, в себя от удивления и прогоняя смущенье быстрым исполнением решенного вопроса.

Он выскочил из хаты, на минуту раздался его усердный топот, раз донесся уже издали его голос, прикликавший Рябка, – и все стихло.

Маруся осталась наедине с хозяином, и теперь хозяин стоял перед нею и смотрел на нее – смотрел иным взглядом, от которого у нее сильно-сильно начало биться и трепетать сердце.

На ее глазах свершилась мгновенная, точно волшебная перемена или, точнее, преображение: пан Кныш переродился. Вместо лукаво-простодушного, добродушно-озабоченного хозяйского образа, перед нею сверкали пронзительные, проникающие, словно острый кинжал, очи; все мягкие морщины исчезли, все черты как-то иначе выяснились – не шутливо и не безмятежно было теперь это лицо, – даже рост стал выше, плечи шире, рамена мощнее.

Несколько минут Кныш глядел на Марусю, а Маруся на него, словно зачарованная птичка, потом он сказал, – и голос у него иной стал: до того звучнее и полнее, что на прежний походил только, как походит скрипка с оборванными струнами на скрипку настроенную и поющую под искусною рукою.

– Маруся, – сказал он, – тут недалеко находится один приятель твой и хочет с тобою словца два перемолвить, – может, ты бы поспешила к нему?

Поняв Марусин ответ без слов, которые сильная радость перехватила, как острый нож, он сделал ей знак следовать за собою.

Он вышел из хаты во двор. Марусины глаза с радостным недоуменьем остановились на ворохе старых камней, около которого она слышала голос, возвративший ей бодрость и радость, но Кныш не сделал к нему и шагу, – он остановился, зорко поглядел во все стороны и свистнул, стороживший у ворот Ворон в два прыжка очутился подле; сел на задние лапы, закинул голову и толково и внимательно глядел в глаза хозяина, в ожидании приказаний.

– Нет чужого близко, Ворон? – спросил Кныш.

Ворон в ответ как-то особенно тихо и выразительно взвизгнул, будто говоря: ох, будьте спокойны! и, как бы в большее доказательство, что можно на этот счет быть совершенно беспечными, начал ловить и глотать мошек, пользуясь свободным временем, выпадающим между серьезных забот и важных занятий.