Три еретика
Шрифт:
Например: из повести некоего М.З. мы узнаем, что его героиня в юности читала наших романистов и «боялась Писемского». – Почему же боялась? – интересуется Н.Хвощинская. – Ведь тогда г. Писемский еще не написал «Взбаламученного моря»…
Тонко, едко, чисто и вполне в духе своего учителя Салтыкова-Щедрина обходится с Писемским представительница «новых людей».
Но не все бойцы левого лагеря обладают хладнокровием и выдержкой «Современника». Есть еще и «Русское слово», которое с приходом Благосветлова делается оплотом сил самых радикальных, самых дерзких, самых «юношеских», – если где и окопались, как их называет Салтыков-Щедрин, «мальчишки», – так именно в «Русском слове». Здесь брезгливой иронией не обойдутся.
Пикантность
Писарев молчит.
Вторым критиком «Русского слова» состоит Варфоломей Зайцев. Он еще и помоложе Писарева. Бедняк, по недостатку средств не кончивший медицинского факультета, двадцатилетний ригорист и задира, застенчивый мальчик в пенсне. Недавно он сбросил бесполезного Лермонтова с корабля современности (Писарев еще не успел проделать то же самое с Пушкиным, но проделает).
Зайцев пишет о романе Писемского большую статью: «Взбаламученный романист».
Поначалу он несколько путается, не может найти тона. Герой Писемского Бакланов откровенно глуп, безнравствен и безыдеен… так, может быть, такого фанфарона и следовало разоблачить? – колеблется Зайцев. Он никак не объяснит себе и читателю, что именно так бесит его в романе. Вдруг одна фразочка высвечивает ему все – фраза Писемского о семинариях, где, мол, теперь чему угодно учат, только что не танцам, лишь бы не отстать от века. Семинария – это ведь неспроста сказано. Из семинаристов – Чернышевский и Добролюбов… Тут взвивается голос Зайцева:
– Несчастный Писемский! Что это вы такое сказали?! Злополучный человек, да вы читали Помяловского? Вы хоть одного семинариста расспрашивали? Вы на самом-то деле знаете, чему учат в семинариях? И где вы там отыскали нигилистские «модные идейки»: в курсе философии по учебникам XVII века? В грамматике? В риторике? За что ж вы молодежь-то ненавидите? Или, думаете, ваш Валериан Сабакеев – представитель нашей молодежи? Жаль мне вас, г. Писемский. Вас обманули: вам показали жалких шутов вашего, то есть баклановского поколения, а вы решили, что это «нигилисты»! Злитесь, горячитесь, выходите из себя. Да подойдите поближе, вглядитесь хорошенько (сейчас будет отмашка от Аполлона Григорьева. – Л. А.): это никакой не зверь, это вы сами, ваше отражение! Зверя вы не видели. И не увидите! Чтобы изобразить молодежь, надо и принадлежать ей, не обязательно по летам, но по образу мыслей, как Тургенев, который знает молодежь, и оттого его Базаров живой человек. А вам, г. Писемский, удаются только Баклановы: шуты, корчившие Базарова. И не отговаривайтесь, что это из благородных соображений вы представили нигилистов шутами, я знаю, что вам ответить! Во-первых, писать пасквили – неблагородно, а во-вторых, не так-то просто окарикатурить умных людей. Так что жалки ваши усилия. Баклановых-то вы хорошо знаете; вы среди них провели жизнь и теперь живете; ваши собственные убеждения никогда и не поднимались выше баклановских, да и откуда вам было взять их? Вы гневаетесь на людей, которых не знаете и в обществе которых не были приняты. Поэтому ваше патологическое, желудочное отрицание – невпопад. Ваш цинизм так и остается цинизмом. Вы взялись за дело, которое не про вас писано!
Как бы ни относиться к Варфоломею Зайцеву – это монолог героя. Публицисты «Русского слова», в отличие от публицистов «Современника», – чисто психологически – безоглядные бойцы; в них есть что-то наивное, какая-то юношеская вера. Настоящие «солдаты» армии. В «Современнике» – люди совсем другого типа: там готовятся полководцы, вожди армии, там
Впрочем, металлические отзвуки есть и в его молодом голосе:
– Вы, Писемский, не роман написали, а переложение пожарных статей г. Мельникова и компании. У тех одна цель: найти поджигателей, указать кому следует на кого следует, а вы еще дальше идете: вы будущему историку о своих дозорах докладываете…
Тут кое-что надо напомнить и объяснить современному читателю. Мельников, он же Печерский, – публицист «Северной пчелы», автор статей об апраксинских пожарах. «И компания…» – автор еще одной статьи о пожарах в той же «Северной пчеле» – Стебницкий, то есть Николай Лесков. «Дозоры» – доносы. Мы еще увидим немало эвфемизмов на эту тему.
Да вот, собственно:
Обскурантизма провозвестник,Всегда довольный сам собой,Поверь, что ты не Русский Вестник —Ты просто русский вестовой.Примечание стихотворца: «См. в особенности любую главу „Взбаламученного моря“. – „Искра“, 25 октября.
Неделю спустя там же:
О зачем, волнуя страсти,И мечты свои задоря,Я прочел четыре части«Взбаламученного моря»Еще – «Ода гласности»:
…И к чему столько горяВ дольний мир ты внесла?Взбаламутила море,Легкой тенью ушла?Какие-то третьестепенные памфлетисты «Искры» из номера в номер упражняются… Жулев, Российский. Впрочем, одно заметное имя особенно часто мелькает за разными псевдонимами – Дмитрий Минаев:
– Слух о том, что г. Писемский утонул во «Взбаламученном море», не подтвердился. По словам новейших исследователей, море это оказалось мелким, так что утонуть в нем не представляется никакой возможности…
– Русская публика и рецензенты долгое время не могли понять известного ерундового стихотворения г. Фета: «Буря на небе вечернем, моря сердитого шум…». Теперь ясно, что речь идет о «Взбаламученном море»…
– Еще из Фета, в «Песнях Гафиза»: «Если вдруг, без видимых причин затоскую, загрущу один» и т. д. – надо читать так: «Если вдруг, без видимых причин, забуянит Виктор Басардин, строгий автор (автор очень строг!) отправляет Виктора в острог… Потому что – иль писать роман, или в часть препровождать и в стан всех убийц, бродяг, воров и дев, в романисте возбуждавших гнев… Ведь роман никак уж не квартал, а в квартал-то автор и попал, а попал без видимых причин, ну, совсем как Виктор Басардин…»
«Квартал», «часть», «стан» – термины полицейские; это как «вестовой» и «дозор» – псевдонимы «доноса». Виктор Басардин – тот самый подавшийся в обличители офицер из романа «Взбаламученное море», на которого уповал рвавшийся в «Искру» графоман Захарьин. Стихи Фета в 1863 году– синоним бессмыслицы, одна из главных мишеней Минаева и Зайцева.
Под этот треск осенью 1863 года идет обсуждение романа Писемского в критике.
В начале ноября собирается, наконец, с духом Павел Анненков. Один из лидеров критики предыдущего десятилетия, он пытается ввести баталию в парламентские берега. Статья Анненкова появляется в газете «Санкт-Петербургские ведомости», у Корша. Озаглавлена она подчеркнуто нейтрально: «Взбаламученное море».