Три гроба
Шрифт:
— Не важно. Что вы думаете о Дреймене?
Петтис усмехнулся:
— Старый Хьюберт Дреймен — наименее подозрительная личность из всех, каких я встречал. Он настолько наивен, что некоторые думают, будто за этим кроется дьявольское коварство. Простите, но вы уже вызывали его на ковер? Если да, то мне больше нечего сказать.
— Тогда вернемся к Бернеби. Вы знаете, как он решил написать эту картину, когда это сделал и вообще что-нибудь о ней?
— Думаю, он написал картину год или два назад. Я помню, так как это было самое большое полотно в его студии — он использовал его как ширму или перегородку в случае надобности, переворачивая его изнаночной стороной. Однажды я спросил Бернеби, что там изображено. «Воображаемая концепция того, чего я никогда не видел», — ответил он. Картина имела французское наименование «Dans l'ombre des montagnes du sel» [28] или что-то в этом роде. — Петтис перестал постукивать все еще незажженной сигаретой по портсигару. Его беспокойный пытливый ум заработал вновь. — Теперь я вспомнил. Бернеби добавил: «Вам она не нравится? Картина потрясла Гримо, когда он ее увидел».
28
В тени соляных гор (фр.).
— Почему?
— Я не спрашивал. Естественно, я предположил, что это шутка или похвальба — Бернеби смеялся, говоря об этом, и такое как раз в его духе. Но картина так долго валялась в студии, собирая пыль, что меня удивило, когда Гримо в пятницу утром пришел туда и спросил о ней.
Хэдли склонился вперед:
— Значит, вы там были?
— В студии? Да. Я заглянул туда рано — не помню, по какой причине. Гримо явился…
— Расстроенный?
— Н-нет. Скорее возбужденный. — Петтис задумался, искоса поглядывая на Хэдли. — «Где ваша картина с соляными горами, Бернеби? — выпалил Гримо, как пулемет. — Я хочу ее купить. Назовите вашу цену». Бернеби бросил на него странный взгляд, потом приковылял к картине и сказал: «Она ваша, дружище. Если картина вам нужна, забирайте ее». — «Нет, — возразил Гримо. — Я намерен ее использовать и настаиваю на покупке». Когда Бернеби назвал смехотворную цену вроде десяти шиллингов, Гримо с серьезным видом достал чековую книжку и выписал чек на эту сумму, добавив только то, что повесит картину на стене в кабинете. Он отнес покупку вниз, а я вызвал ему такси…
— Картина была завернута? — спросил доктор Фелл так внезапно, что Петтис слегка вздрогнул.
Доктор проявлял к рассказу о картине куда больше интереса и внимания, чем к тому, о чем Петтис говорил ранее. Он склонился вперед, стиснув рукоятку трости. Петтис с любопытством смотрел на него.
— Интересно, почему вы об этом спрашиваете? Я как раз собирался упомянуть о суете, которую устроил Гримо с упаковкой картины. Он попросил бумагу, а Бернеби сказал: «Где, по-вашему, я возьму такой большой лист, чтобы завернуть в него картину? К чему стыдиться ее? Несите ее так, как есть». Но Гримо настоял на том, чтобы спуститься и приобрести несколько ярдов оберточной бумаги из рулона в чьей-то лавке. Похоже, это разозлило Бернеби.
— Не знаете, Гримо отправился с покупкой прямо домой?
— Думаю, он сначала собирался вставить картину в раму, но я не уверен.
Доктор Фелл, что-то проворчав, откинулся на спинку стула и больше не задавал вопросов, несмотря на намеки Петтиса. Хотя Хэдли еще некоторое время продолжал опрос, Рэмпоулу казалось, что ему больше не удалось узнать ничего существенного. На личные темы Петтис говорил весьма сдержанно, но скрывать ему вроде было нечего. В семье и среди друзей Гримо не было никаких трений, кроме антагонизма между Мэнгеном и Бернеби. Последний питал сильную склонность к Розетт Гримо, хотя и был лет на тридцать ее старше. Доктор Гримо ничего не говорил по этому поводу — казалось, он поощряет Бернеби, хотя, насколько мог судить Петтис, не возражал и против Мэнгена.
— Но я думаю, джентльмены, — закончил Петтис, поднявшись, когда Биг-Бен начал бить десять, — вы обнаружите, что это второстепенные детали. Было бы трудно ассоциировать crime passionel [29] с кем-либо из нашей компании. По поводу финансовой стороны дела я тоже мало что могу сообщить. Полагаю, Гримо был очень состоятельным человеком. Его поверенные — Теннант и Уильямс из адвокатской корпорации «Грейс-Инн»… Кстати, не хотите отправиться со мной на ленч в это кошмарное воскресенье? Я уже пятнадцать лет снимаю апартаменты в «Империале» по другую сторону Расселл-сквер. Вы ведете расследование в этом районе, а если доктор Фелл захочет обсудить истории о призраках…
29
Преступление из-за страсти (фр.).
Он улыбнулся. Доктор согласился, прежде чем Хэдли успел отказаться, и Петтис удалился с куда более бодрым видом, чем пришел. После его ухода все трое посмотрели друг на друга.
— Ну? — проворчал Хэдли. — По-моему, он был достаточно правдив. Конечно, мы все проверим. Особенно впечатляет следующий пункт: почему любой из них должен был совершить преступление именно в тот вечер, когда его отсутствие было бы обязательно замечено? Мы займемся Бернеби, но он, похоже, также отпадает, хотя бы по этой же причине…
— А прогноз погоды утверждал, что снега не будет, — напомнил доктор Фелл. — Это переворачивает все дело вверх ногами, Хэдли, но я не понимаю… Ладно, давайте отправимся на Калиостро-стрит. Всюду лучше, чем в этих потемках.
Пыхтя, он проковылял за накидкой и широкополой шляпой.
Глава 13
ТАЙНАЯ КВАРТИРА
Пасмурным зимним воскресным утром опустевший Лондон казался почти призрачным. А Калиостро-стрит, куда вскоре свернул автомобиль Хэдли, выглядела так, словно вовсе не собиралась просыпаться.
Как говорил доктор Фелл, Калиостро-стрит состояла из нескольких магазинов и жилых домов. Она отходила от Лэмс-Кондьюит-стрит — длинной и узкой торговой улицы, тянущейся на север к неуютным, похожим на казармы зданиям Гилфорд-стрит и на юг к оживленной транспортной артерии Теобалдс-роуд. На ее западной стороне в направлении Гилфорд-стрит, между канцелярской и мясной лавками, начинается Калиостро-стрит. Ее легко не заметить, если не следить за указателями. Но за этими двумя зданиями она внезапно расширяется и тянется еще на двести ярдов, упираясь в глухую кирпичную стену.
Призрачное ощущение при виде улиц или кварталов, скрытых в запутанных лабиринтах города, никогда не покидало Рэмпоула во время его странствий по Лондону. Это напоминало чувство, когда, выходя из парадной двери собственного дома, вы обнаруживаете, что улица таинственным образом изменилась за ночь, а из окон на вас смотрят усмехающиеся лица, которых вы раньше никогда не видели. Рэмпоул стоял рядом с Хэдли и доктором Феллом в начале Калиостро-стрит, окидывая ее взглядом. С обеих сторон тянулся ряд магазинов. Витрины были зашторены или закрыты складными решетками, бросая вызов покупателям, словно крепость — противнику. Даже вывески с надписями позолотой выглядели вызывающе. Стекла обладали различной степенью чистоты — от сверкающего блеска витрины ювелирного магазина, последнего справа, до грязно-серой витрины табачной лавки, первой на той же стороне. Витрина эта казалась высохшей сильнее, чем самый древний табак, и скрывалась за афишами и плакатами, сообщающими новости, которые едва ли могли кого-то заинтересовать. Далее находились два ряда трехэтажных домов из красного кирпича с белыми или желтыми оконными рамами и задернутыми занавесками, на нижних этажах украшенными игривыми оборками. Почерневшие от сажи дома выглядели как одно длинное здание, если не считать тянущихся к входным дверям железных перил, которые пестрили объявлениями о сдаче меблированных комнат. На крышах на фоне свинцового неба темнели трубы. Снег растаял, превратившись в серую слякоть, несмотря на ледяной пронизывающий ветер, который гонял по мостовой брошенные газеты.
— Веселенькое местечко, — пробормотал доктор Фелл. Он заковылял по мостовой — его шаги отзывались гулким эхом. — Давайте все уточним, прежде чем привлечем к себе внимание. Покажите мне, где находился Флей, когда его застрелили… Нет, постойте! Где он жил?
Хэдли указал на табачную лавку, у которой они стояли.
— Над этой лавкой в начале улицы, как я вам говорил. Мы вскоре поднимемся туда, хотя Сомерс там уже побывал и ничего не обнаружил. Ну, пошли — только держитесь в середине улицы…