Три кита здоровья
Шрифт:
Типичное письмо, посланное из типичной жизни и публикуемое без купюр и комментариев
Юрий Андреевич!
Ваши «Три кита здоровья» повлияли на мою жизнь настолько определенным образом, что мне кажется просто нечестным не откликнуться на ваш «Ответ», напечатанный в двенадцатом номере «Невы» за 1988 г.
Я родился в 1947 г. С первого класса постоянно болел ангинами. Еще до школы приладился играть на гармошке, так что и вина попробовал. В пятом классе начал курить.
Отец мой был военный. Часто меняли место жительства. Школы все были периферийные; музыкантов, учителей пения там и в помине не было. К двенадцати годам я уже вовсю «наяривал» на баяне. Повышенный интерес к моей особе со стороны взрослых льстил мне. Жить было интересно.
Очень
Мне хотелось стать сильным, умным, элегантным.
В шестом классе я стал тайком, чтоб никто не видел, бегать рано утром да подтягиваться на перекладине. Все это, конечно, стало достоянием гласности; взрослые меня захвалили, и пробежки я прекратил. Обзавелся гантелями — стал заниматься дома. С тех пор в общем-то с перерывами на болезнь да на выпивки гимнастикой все время и занимаюсь.
Иногда бросал курить…
С седьмого класса я учиться практически перестал. Кое-как дотянул до десятого, перешел в вечернюю и, поднапрягшись, сдал выпускные экзамены.
Отец вышел на пенсию и мы переехали на постоянное место жительства в Л.
Знакомый аккордеонист отвел меня «за ручку» в Дом культуры и устроил туда руководителем музкружка по классу баяна и аккордеона. Началась «веселая» жизнь. Познакомился с медвытрезвителем.
Познакомился также и с нотами (поневоле) и, прозанимавшись как следует год, поступил в музучилище им. Мусоргского. По конкурсу прошел, но учиться не смог: перешел на заочное, взял академический, а потом и отчислили. Для полноты картины добавлю: после окончания школы в 1964 году из милицейского пикета меня отправили в психоневрологическую больницу. Четыре месяца я там отмаялся. Дина Казимировна Покровская решила маленько подлечить меня от шизофрении. Пройдя через всякие аминазинные и инсулиновые испытания, вышел я на свободу после Нового года со 120 килограммами чистого веса при росте 178. Рожа наглая и самодовольная — такое видел, такое испытал, такое знаю, о чем никто и не подозревает. В армию идти не надо — ну просто преуспевающий, многоопытный молодой человек. Однако ежегодные явки в диспансер два раза в год скоро наскучили, настроили меня на грустный лад. «Смотри, — говорили мне светила, — стоит тебе только пробку понюхать, — окажешься в больнице!» Ну что ж. И я стал пить принципиально. Дееспособность свою доказывал и удовольствие получал.
На третьем десятке чувствую — что-то мне не нравится. Меха растягивать надоело, зарплата маленькая, запутался с совместительствами, в гору подниматься тяжело, половина зубов гнилая, волосы лезут, глаза, как у кролика. Живот уже не все время подбирал. Груди стали, как у женщины. В баню и на пляж я уже ходить опасался. То бороду отпущу, то усы — результат все тот же.
Надо менять образ жизни! И поменял. Пошел в работяги. Тут я впервые Столкнулся с эффектом «компрометирующего диагноза». Работал грузчиком в магазине, трансагенстве, пилил дрова в «гортопе». Стал пошустрее, посуше. С «бормотухи» перешел на водку. Научился пить «артельно». В вытрезвитель забирать перестали. Я почувствовал себя опытным мужчиной. Захотелось более надежного крепкого заработка. Устроился приемщиком в приемный пункт посуды. Надо сказать, что к тому времени с 18 лет я жил с женщиной на 17 лет меня старше, очень интересной, прекрасно разбирающейся в литературе. Мы с ней разводились, снова регистрировались; сейчас она на пенсии, инвалид первой группы по зрению, мы по-прежнему живем вместе, живем хорошо.
Приемщиком я проработал ровно месяц; быстренько запутался в отношениях с директором магазина, в финансовых махинациях, переругался и, спровоцировав небольшой скандальчик на квартире у матери, загремел в д. Коваши.
Обстановка там уже была не такая изысканная, как на Лиговском, 128: сплошь алкаши да эпилептики, розыгрыши самого низкого пошиба. Лечили меня инсулином. Было это в 1972 году. На игру, как в первый раз, уже похоже не было. Обработали так, что лет пять
Александр Львович, заведующий больницей, при выписке пообещал моим родителям, что «вспышка» повторится не позже чем через четыре года. Я уже и сам стал не вполне уверен в своем здоровье. Жена моя была возмущена, почему меня лечили от шизофрении, а не от алкоголизма, что для меня было ненамного приятней, но все-таки спасибо ей за то, что не считала меня душевнобольным. (Для справки: первый раз я попал в больницу совершенно трезвый, в «непитейный» даже период моей жизни. В милицию меня отвел дружинник по подозрению не знаю в чем. В милиции меня обыскали. Нашли пачку рукописных листков со стихами. Стихи дежурному, видимо, показались странными: «…встаньте, проснитесь! Седая история девушкой вдруг нам предстала юродивой. Ей ведь не справиться с тьмущей сердец. Кто ее понял — тот молодец…» — и еще в том же роде. Он меня спросил, я ли это написал. Я не отказался. Тогда он набрал номер…
Три года после выписки я не работал: не хотелось выходить из дому. В те времена рояли были дешевые. Вот моя жена и купила за 120 рублей «Шредер», чтоб я на самом деле не свихнулся. Я и давай на нем потихоньку арпеджировать да настройку изучать. Как музыканта меня еще помнили, прислали ко мне мамашу с девочкой. Девочка училась в первом классе музшколы. Требовались пятерки и, следовательно, репетитор. Сейчас она учится в педучилище на хоровом отделении. Спасибо ей: через нее я познакомился с фортепьянной литературой, уверовал в Баха, сейчас у меня дома почти все его сочинения (вот я до одного из китов и добрался).
Ну-с, вернусь назад. Через три года такой музыкальной жизни вызвали меня в милицию и обязали в течение месяца устроиться на работу. Куда? Теперь я постиг серьезную музыку-Дом культуры слишком мелко. На профессора тоже не тяну.
Подделал медицинскую справку, пошел в кочегары. До 85-го года жизнь прошла, как во сне. Дежурства без выпивки просто не выносил. Рояль с модератором — по ночам изучал Баха, днем отсыпался. Жена бросила курить, да поздно — начались глаукомные дела. Потом желудок забарахлил и пошло-поехало. Больницы, «втэки», исследования, паника — женщина начала доходить. С выпивкой я, конечно, подзавязал. Отдыха уже не получалось. Начал принимать всякие тазепамы да элениумы с реланиумами. Дома стало жить невыносимо. Работа в угольной котельной превратилась в отдых. Взял еще одну котельную. И вот в 84-м году имел удовольствие познакомиться с рожей.
Рассказывать вряд ли стоит, насколько эта болезнь сногсшибательна и неприятна. Это уже не хронический тонзиллит, а просто инвалидность какая-то. Подсело зрение. Выписал очки +0,75, однако читать уже не мог, как раньше, сутками. 15 минут — и полная разрегулировка. С нотами — то же самое. Добился удаления миндалин. Лучше не стало. Без валидола уже не выходил, а от него во рту все сожжено и зубы гниют. Бросил курить и стал обивать порог отдела культуры. Трудовая книжка пухлая — на работу брать не хотят. Через шесть месяцев все-таки смилостивились. Приняли на работу в шепелевский Дом культуры. Я и сейчас там работаю.
Поуспокоился, да и закурил потихонечку, чтоб жену не дразнить. Нет-нет, и водочки тяпну на всяких там чаепитиях под цыганочку. Но в общем все пристойно. Хожу как утка, переваливаюсь, одеваться стараюсь потеплей, аппетит поросячий даже во время болезни. С рожей своей сладился. Поколет знакомая медсестра антибиотики недельки две — и дальше живу. Пузо растет. Я уж и плюнул на это — перестал расстраиваться за свой внешний вид. Ослабеть все-таки боялся. Приволок гирю в 32 кг. Кое-как вытолкну ее раза два, да поприседаю с гантелями, да пробегусь потихоньку по шоссе. Через недельку маленько разомнешься, начнешь прибавлять нагрузку, и вдруг температура опять в постель. Живот все больше. Нашел, что с подтяжками удобнее, чем с ремнем. На день рождения мне подарили три пары подтяжек. Вот таким я подъехал к 88-му году: глаза почти без ресниц, лицо отечное, губы фиолетовые, запоры с кровотечениями, все время моргаю да слезы вытираю, постоянно насморк, ноги и руки вечно закоченевшие.