Три кофейни

Прах Вячеслав

Решетка заскрипела, и грубый мужской голос крикнул: “На выход!”

Выйдя из камеры, я ничего не понимал. Меня поставили лицом к стенке, и, твердо приказав: “Руки за спину”, надели наручники. Они впились в запястья с такой силой, что с каждой секундой я убеждался, что чувствую боль, а значит, еще живой. Но что происходит, где я?

Приведя меня к двери прямо по коридору, с меня сняли наручники, и я начал массировать запястья. Нереальное облегчение. Когда я зашел в эту дверь, яркий свет ослепил меня. Я прикрыл глаза рукой и увидел перед собой коренастого мужчину в военной форме,

что сидел за столом и смотрел на меня. Уже не было никаких сомнений, где я нахожусь, но другой вопрос: как я сюда попал?

– Присаживайтесь, – вежливо предложил мне он.

– Благодарю, но, как мне кажется, я еще успею насидеться.

– Хорошее у вас чувство юмора, – улыбнулся он.

Да какой тут, к черту, юмор? Это какое-то недоразумение. Еще вчера я был у себя в квартире, а сегодня очнулся здесь. Это что, чья-то шутка?

– Что случилось? Как и почему я оказался здесь? – без лишних церемоний спросил его я.

Он улыбнулся еще шире, и в его улыбке я не увидел ничего хорошего. Открыв ящик стола, он достал мой револьвер в прозрачном пакете и, глядя то на него, то на меня, подержал его перед моим лицом, чтобы я успел рассмотреть оружие.

– Это ваш револьвер? – спросил он меня. Хотя мне показалось, что это был вовсе не вопрос, как-то утвердительно он прозвучал.

Что мне ему ответить? Врать бессмысленно: на револьвере полно моих отпечатков. Хранение оружия без лицензии – это статья, и весьма солидная. В любом случае влип я по полной.

– Да, мой.

Положив его обратно в стол, он начал что-то писать. В эти минуты я все равно не мог понять, что случилось, кто дал наводку? Неужели это дело рук ее отца? Конечно, больше ведь некому. Вот сволочь!

– Как я понял… – начал я, но он меня перебил:

– Вы обвиняетесь в убийстве вашей жены. Вы подтвердили, что орудие убийства принадлежит вам. Ваши отпечатки, найденные на револьвере, совпадают с отпечатками на теле жертвы. Советую вам найти хорошего адвоката! – процедил он сквозь зубы.

Его слова током прошли по всему телу. Я не помню, что было дальше и что он еще говорил, я подписывал какие-то бумаги, а после меня завели обратно в камеру. Надеюсь, я умер, потому что если я еще жив, то кому-то придется за это ответить. В моих жилах теперь текла не кровь, а ненависть, которая переполняла меня всего. Воспоминания о ней, горшочек с нашим цветочком, ее последние слова… Я весь дрожал, мои скулы сводило от злости, я разбивал кулаки о стену. Ничто не могло перекрыть эту волну боли, что затопила меня полностью. Я захлебывался в ней, не нуждаясь в воздухе… Только месть и ненависть. И один-единственный вопрос: кто?

Дела мои были плохи, это я знал и без адвоката. Сгнить в тюрьме – не самый лучший способ умереть, получить пулю в лоб на свободе от ее отца – и того хуже. Уверен, он достанет меня из-за решетки и перегрызет глотку за то, чего я не совершал. У меня не было выбора, а выхода – тем более. Но умирать мне уже не хотелось, я весь был поглощен местью и расплатой за кем-то содеянное. У меня появился стимул жить, но отобрали право на жизнь. Надеюсь, если я и умру, то на пороге нашей квартиры меня встретит она с нашей маленькой лялечкой. Эта мысль освобождала меня

от страха. От заточения и наручников. Что будет дальше, я не знал…

Той ночью я вспоминал, как нес ее на руках в день нашей первой встречи. Она смотрела на меня, а я смотрел прямо, чтобы не споткнуться. Вспоминал, как она переехала ко мне и сбрасывала пепел в мою любимую кружку, а после сорвала с меня полотенце… Я помню ее запах, ее голос и мои любимые пальцы, которые я постоянно целовал без причины… А разве нужна причина, чтобы поцеловать человека? Чтобы сказать, как нуждаешься в нем, и периодически напоминать об этом? Разве нужна причина, чтобы просто любить? Увы, сказать это ей я не успел…

Четвертую ночь я не спал и винил себя. Зачем я ее тогда отпустил? Если бы я знал… Я бы увез ее на самый край света, ближе к морю и золотому песку, ближе к солнцу и звездам. Это было нашей мечтой. Втроем, и домик у моря…

– На выход. Руки за спину!

Я вновь стоял у этой стены, и направлялись мы по тому же темному коридору, к той же двери.

Зайдя внутрь, я не поверил своим глазам. Ее отец сидел возле офицера и подписывал какие-то бумаги, что-то тихо говоря, чтобы я не мог расслышать. Ну, вот и пришел конец. Я начал про себя читать молитву, забывая строки и слова, но поддерживая ее ритм. Боялся ли я смерти? Только не в этой жизни.

– Присаживайтесь, – сказал мне офицер.

– Я постою, – спокойно ответил я.

– Садись, сынок… Садись.

Меня передернуло. Я не верил своим ушам: он назвал меня сыном или мне это послышалось? Ничего не понимая, тем не менее я присел.

– С вас сняты все обвинения. Вы свободны, можете получить свои вещи на посту у дежурного, – заявил офицер.

– Это что, шутка? – не сдержался я, не понимая, как такое возможно.

– Тебе сказали: свободен. Иди, переодевайся и жди меня на улице, – твердо сказал ее отец.

Возражать я не стал и направился к выходу. Получив свои вещи, я стоял и ждал его возле поста. Закурив сигарету, почувствовал необычайное облегчение и мимолетную эйфорию. Свежий воздух, а не тюремная вонь… Я стоял и думал: неужели Господь услышал мои молитвы? Либо их услышал кто-то другой, ведь в моих мыслях не было больше ничего святого.

Я никогда не был в этом доме, точнее сказать, дворце. Он показывал мне ее детские альбомы и комнату, в которой она жила. Когда он оставил меня одного, я уже не сдерживал слезы… Везде ее карие глаза. Фото. Портреты. Я смотрел на них и не мог ничего с собой поделать, мою душу разрывало на части, мне хотелось скулить от досады и боли.

– Ничего, сынок, потерпи, – зайдя обратно в комнату, поддержал меня ее отец.

В его руках был коньяк, который стоил примерно как половина моей квартиры. Присев рядом на диван, он обнял меня со всей силы, а я его еще крепче. Я почувствовал его боль, и от этого стало еще больнее. Я понимал его, как отца. Еще пару месяцев назад этот человек был для меня опасным врагом, а сейчас он называл меня сыном. Я его понимаю и осуждать его за прошлое не имею права. Что может быть страшнее потери дочери? Наверное, только потеря любимой жены…