Три льва
Шрифт:
— Нет, не маскируюсь, — возразил Боноллиус, — я и есть на службе у Габсбургов ныне. И в самом деле, я стал специалистом по крепостной артиллерии.
— Уехали, стало быть, из Литвы?
— Уехал. Еще в сентябре 54-го.
— Ого, давненько. А где до сих пор пропадали?
— То в Швеции жил, то в Пруссии.
— А во время войны с Московией?
Боноллиус как-то кисло усмехнулся и, отвернувшись от Кмитича, произнес:
— Вот вы с Обуховичем, насколько мне известно, Варшаву штурмовали, так?
— Так, — кивнул своей собольей шапкой Кмитич, — вам это известно? Похвально!
— Ну а я ее оборонял, — и пан инженер как-то колко взглянул в глаза оршанского князя.
— Да не может быть? — Кмитич откинулся назад, вновь пораженный. — То есть вы за Карла…
— Так, пан, — не дал договорить Кмитичу Боноллиус, — я воевал за Карла Густава, за того, с кем унию все мы подписали в Кейданах и Вильне. Не забыли, надеюсь?
Кмитич принял это как укол, но укол явно справедливый. Так, подписывали, присягали шведскому королю…
— Я не изменял клятве Карлу, — серьезно посмотрел в глаза Боноллиусу Кмитич, — вспомните 55-й год, Якубе! Половина армии ушла в Польшу к Яну Казимиру, словно собственный дом и не пылал ярким пламенем. Вместе с Сапегой ушла. Я поехал туда же по секретной директории самого Януша Радзивилл а, чтобы создать конфедерацию и часть войска вернуть домой для борьбы за свободу от царских орд. Но… Увяз в этой Польше! А когда Януш покончил с собой… Да, пан инженер! Он покончил с собой, чтобы не быть более яблоком раздора в литвинской армии… то я ушел в лес, к партизанам, сам воевал, без всяких этих вшивых Сапег и Пацев. Вот оно как оборачивается, — Кмитич горько усмехнулся, — какая непростая штука жизнь, и какая грязная вещь политика! Старые боевые товарищи, сами того не зная, стреляли друг в друга! Богуслав против кузена Михала. Боноллиус против Обуховича… Ну, не странно ли это?
Боноллиус выглядел озадаченным. Похоже, что Кмитич сообщил ему новости, хотя им уже более пятнадцати лет.
— Я этого не знал, — произнес инженер с растерянностью, — мне даже трудно что-то сказать… То есть, извиняюсь, пан канонир, что думал о вас плохо, — и вдруг усмехнулся. — А это правда, пан Самуэль, что вы взорвали Менский замок, когда его штурмовали казаки Золотаренко?
— Так, — кивнул Кмитич и нахмурился — вспоминать те события ему не хотелось.
— Вот это поступок, пан Кмитич! По-сту-пок! — произнес он по слогам, поднимая вверх палец. — Вот тут я вами горжусь! — и Боноллиус, кажется, впервые улыбнулся вполне доброжелательно, без иронии.
— Да и уход ваш к партизанам — это тоже поступок! Не то что я: взял и уехал из страны! Наверное, такие, как я, уже устарели, не модны больше. Сейчас надо уметь лавировать и быстро выбирать. Рыцарство сейчас не в ходу.
— Рыцарство? Не в ходу? Да бросьте, пан инженер…
Где-то на турецкой стороне ухнула пушка.
— Главное, что мы сейчас опять вместе, — хлопнул по плечу пана инженера Кмитич.
— Это как раз плохо, — покачал широкополой шляпой Боноллиус, — те города, которые мы обороняем вместе, обычно сдаются, любый мой пан канонир. Как Смоленск, к примеру. Не обратили внимания? Те же, которые штурмуете вы, пан Кмитич, тоже сдаются, как Могилев или Варшава. Те, что обороняю я, сдаются, как правило. Стало быть, Каменец не удержим. Можно быть в этом уверенным. Бросить Новый замок было огромной глупостью Потоцкого.
— Пан инженер, — Кмитич попытался расшевелить явно пессимистически настроенного старого друга, — но где же ваш оптимизм и извечное спокойствие? К чему все эти аллегории?
— А я спокоен, как турецкий верблюд, и сейчас, — улыбнулся, но уже грустно Боноллиус, вновь поднимая таза на полковника, — но вот оптимизм мой ушел. Вместе с молодостью и моими двумя женами. Вместе с половиной населения Великого Княжества Литовского. Великого… Великое ли оно нынче, а, пан Кмитич?
— Кого из наших-то помните? Кто жив? — вновь не стал продолжать грустную тему Боноллиуса Кмитич. — Оникеевич, Униховский, Голимонт, Парчевский… Где они?
Криво усмехнувшись своими тонкими губами, Боноллиус изрек:
— А не все ли равно, где? Мне до этих добрых панов, увы, нет дела, если им нет дела до меня и моей страны. Почему они не здесь? Хотя, — Боноллиус небрежно осенил себя крестом, — говорят, Парчевский погиб. Оникеевич лишился руки и списан как инвалид. Храбрый пан, ничего дурного про него не скажу… Голимонт… Шут его ведает, где этот судья. Мне все равно, где он. Было бы до него дело, если бы он приехал в Каменец и взял в руки мушкет, коих в крепости много, а людей для них не хватает.
— Да какие тут услуги может предложить Голимонт? — заступился за смоленского судью Кмитич. — Не будьте так придирчивы, пан Якуб. Не воин он! Тут даже великого гетмана Паца нет…
Вновь раздался гул пушек, где-то в городе ухнули ядра так, что стена содрогнулась. Послышались крики офицеров, подающих команды.
Глаза Боноллиуса вспыхнули знакомыми азартными огоньками, словно он жил лишь во время боя.
— Началось! Все, пан оршанский княже, — Кмитич узнал знакомые командирские нотки инженера, — не время болтать. Авось в плену еще наговоримся! До встречи, пан канонир!
— До скорой, пан инженер! И не верьте в приметы! Дзякуй Богу, что хотя бы вы живы! — крикнул Кмитич, глядя, как серый пыльный плащ и шляпа Боноллиуса уплывают вдоль стены. Неожиданно Боноллиус остановился, повернулся к Кмитичу своей небритой физиономией и прокричал, перекрывая шум начинающегося боя:
— А знаете, пан канонир, я не удивлен, увидев вас здесь! Это очень похоже на вас! Все-таки вы добрый человек! Сегодня здесь находятся те, кто в самом деле любит свою страну и знает, где начинать ее оборонять! Удачи, пан полковник! Вы меня вдохновили! Я теперь тоже хочу совершить поступок! По-сту-пок! — и Боноллиус, отвесив церемониальный, как на балу, поклон шляпой, затем, развернувшись, стал удаляться.