Три льва
Шрифт:
— Я ведь перешел из католицизма в реформаторство. Однако даже когда в свои двадцать лет я это сделал, прочитав книгу о резне в Париже протестантов, то к литвинским католикам относился, впрочем, вполне хорошо и уважительно. Мой лучший друг, Михал Радзивилл — тоже католик. Это нам не мешает дружить абсолютно. Да, у католиков и протестантов во Франции были серьезные трения и противостояния, но в нашей стране католики никогда ничего подобного агрессивного никому не делали. И переход католиков в реформаторскую церковь проходил всегда мирно и свободно. Пусть и с ущербом, к сожалению, вашим доходам. Но такова жизнь! Кто захочет вновь креститься в католицизм — пожалуйста. Тем более что, как вы говорите, литвины-католики смогут молиться на своем русско-литвинском языке. То есть я бы хотел призвать ваших иезуитов к терпимости, осмотрительности и пониманию страны, в которую они въезжают. Ведь Литва — это не Мексика, согласитесь?
— Верно, — в который уж раз мило улыбнулся Папа, — я рад, что вы меня поняли…
Выходя от Папы, Семенович остановился на ступеньках, повернулся к Кмитичу и сказал:
— Ну, как? По-моему, Папа хороший человек. Жаль, стар уже. Недолго его идеи будут продвигаться в жизнь.
— Да, жаль, — кивнул Кмитич головой. Ему и вправду было много чего жаль: жаль, что такой хороший человек так поздно стал Папой Римским; жаль и того, что обнищал Ватикан; жаль, что, как и говорил в осажденном Каменце Боноллиус, Литва вскоре превратится в восточную Польшу… Если только раньше ее не завоюет московский царь, превратив в западную Московитию… «Так, жаль, — думал Кмитич, — похоже, Боноллиус полностью прав. Мы не скоро, ой, не скоро поднимемся с колен после такого удара. И будущее родной Литвы весьма и весьма туманно…»
Глава 21 «Совет» мертвеца кристалловой пещеры
Нет нужды описывать весь долгий и трудный переход Кмитича по извилистым горным, холмистым и лесным дорогам то под проливным дождем, то под мелким противным дождиком кануна зимы… Порой в лицо бил мелкий снег, порой выходило из-за облаков солнце, одаривая последним в этом году теплом… Семенович постоянно ворчал, приводя в пример путешествия по морям на корабле. Но Кмитич возражал капитану:
— После пережитого шторма, Алесь, я как-то не очень считаю море безопасным. Там, если корабль и идет ко дну, то идут ко дну все. Здесь же, как бы трудно ни было, все, тем не менее, живы.
— Уделали вы меня, пан полковник, — смеялся в ответ капитан…
Иезуиты ехали в центре обоза в нескольких больших повозках. Шесть дюжих коней везли огромный рыдван, висевший на цепях. В нем и сидел нунций Викентий. Напереди восседал духовник нунция, итальянский монах Капуцинского ордена в суконной рясе бурого цвета, в закрывающем голову капюшоне. В другом рыдване сидели еще два важных иезуита, среди которых ехал и патер Галинский, советник короля Польского, знаменитый своим красноречием и усердием. В нескольких бричках сидели слуги и повара нунция с запасом вина, сластей и съестного.
Впрочем, на классического нунция этот сравнительно молодой мужчина, похоже, значительно моложе Кмитича, на лет пять-семь, похож не был, главным образом своей длинной, как у Михала Радзивилла, коричневой шевелюрой ниже плеч и широкоскулым симпатичным лицом, лицом скорее воина, чем священника. Одет он был в епископскую фиолетовую шелковую сутану с коротким испанским плащом. На голове, в отличие от прочих езуитов, у него не было черного берета, но круглая черная шапочка, напоминавшая по покрою шапку Папы Римского. Этот нунций часто выходил из своего рыдвана, садился в седло коня, объезжал, словно командир всего конвоя, обоз и иногда ехал рядом с Кмитичем и Семеновичем, мирно беседуя.
— Пан Кмитич, — озабоченно спрашивал нунций на достаточно хорошем литвинско-русинском языке, — вас не тревожит, что мы едем по турецкой территории? Не смущает, что мы движемся тут, как по своей стране?
— Мы в своей стране, пан нунций, — улыбаясь, отвечал Кмитич, — эта земля всегда была посполитой, со дня основания Великого Княжества Литовского. Это турки должны здесь дрожать и бояться собственной тени. Я не буду. Тем более что впереди нас идет разведывательный отряд зорких, как ястреб, казаков, сзади прикрывает арьергард. Все путем, пан Викентий, не хвалюйтесь вы так!
Слова Кмитича в самом деле успокоили нунция.
— Вы будете заезжать в Менск? — спросил он далее.
— Так, — кивал Кмитич, — не знаю, как остальные, но я буду. Это мой город, и дела там еще в прошлом году шли к улучшению совсем уж медленно. Я бы хотел заехать и в Гродно, тоже мой город, но в Гродно ситуация намного лучше, чем в Менске. А вы где учили русский?
— В Менске и учил, — улыбнулся Викентий, — я там пробыл больше трех лет, приехав еще семнадцатилетним подростком. А уехал 3 июля 1655 года.
Брови Кмитича взметнулись. Он эту дату хорошо знал и уже никогда не забудет — дату, когда в Менск с боями врывались люди атамана Золотаренко и московитяне.
— Вы сидели в городе до самых боев? — спросил оршанский полковник, удивленно глядя на Викентия.
— Даже во время боев, — слегка небритые скулы нунция растянула улыбка, словно Викентий рассказывал о чем-то вполне обыденном, — мы засели в иезуитском коллегиуме и отбивались, бросая на головы захватчиков лавки, стулья, столы… Кто-то даже стрелял из мушкетов. С нами было и несколько солдат с легкой пушкой. Нас расстреливали из тяжелых орудий, забрасывали взрывающимися бомбами и петардами. Многие погибли.
— Удивительно! — Кмитич об этом слышал впервые. — А как же вы, пан Викентий, выжили? Ведь из пленных после взятия города были только я и ротмистр Янковский!
— Ну, — усмехнулся Викентий, словно не хотел раскрывать секрет, — у нас был прорыт подземный ход. Им мы и воспользовались в конце концов, когда стало ясно, что коллегиум нам не удержать. Иначе бы никого из нас не пожалели. Это мы прекрасно понимали.
— Хм, — Кмитич куда как более уважительно взглянул на нунция, — значит, мы почти земляки, почти братья по оружию?
— Так! — засмеялся Викентий, развернул коня, пришпорил и поскакал, возвращаясь к своим повозкам…
— Непростые ребята эти иезуиты, — косо посмотрел вслед ускакавшему нунцию Семенович, — а как же заповеди, а как же «не убий»?
— В Библии, впрочем, ничего не сказано, чтобы кто-то мог безнаказанно убивать тебя, — заступился за Викентия Кмитич, — добро должно уметь сопротивляться, иначе на земле останутся лишь одни разбойники да бамбизы.
— Пожалуй, верно, — кивнул своей венецианской шляпой с пером Семенович.