Три метра над небом. Трижды ты
Шрифт:
– Кто там?
– Стефано Манчини.
– Кто?
Ну вот, конечно. Самое худшее. Она даже не знает, кто я. Однако дверь открывается, и на пороге появляется женщина, которая часто выходит на улицу вместе с Джин, ее мать.
– Добрый день, я друг вашей дочери…
– Я знаю, кто ты.
Я молчу. Мне хочется провалиться сквозь землю. Черт, в жизни я дрался с такими типами, которые были в два раза здоровее меня, но не испытывал никакого страха. А сейчас под взглядом этой женщины мне совсем не по себе.
– Ты же Стэп, да? Моя дочь говорила мне о тебе.
– Да, это я. А что вам сказала Джин?
– «Скажи, что не откроешь». – Она мне улыбается. – Но я уже открыла…
22
В то утро Джин выходит из дома и не видит его. С одной стороны, она довольна,
Стэп не был совершенным. Жаль, но он нравится ей даже в своем несовершенстве.
В университете, поглощенная лекциями по праву, она об этом особо не думает. Отправляет эсэмэску домой, предупреждает мать, что вернется около шести и пообедает бутербродом с семгой и коктейлем из яблок, апельсинов и моркови. Мама читает сообщение и улыбается. «Что скажет обо всем этом моя дочь? Да я уже знаю: она обвинит меня в предательстве, но в глубине души подумает, что я поступила правильно. По крайней мере, я на это надеюсь». Решив так, она берет конверт и прячет его на кухне до тех пор, пока не настанет момент отдать его Джин. В шесть вечера с небольшим она слышит, как открывается дверь.
– Мама, ты здесь? Это я.
У Франчески начинает учащенно биться сердце. Она боится, что обнаружит себя, что волнение, отразившееся на ее лице, может ее выдать. Ее дочь очень чуткая.
– Ага, вот ты где! А что ты делаешь?
Джин стоит на пороге кухни.
– А ты как думаешь? – Мать показывает ей на утюг, который она держит в руке, и на рубашку отца, разложенную на гладильной доске.
– Попробую угадать. Ммм… – Джин улыбается, делая вид, что ее осенило. – Ага, ты пытаешься сжечь папину рубашку!
– Точно! И если у меня это получится, то ты сама от него натерпишься, учитывая, какой он аккуратист.
– Кстати, где он?
– Играет в мини-футбол с друзьями.
– Он держит себя в форме, тут уж ничего не скажешь.
Джин идет в свою комнату и на секунду задумывается об отце, который держит себя в форме, и о матери, которая гладит для него рубашки, всегда стараясь, чтобы он выглядел красивым, нарядным, соответствующим любой ситуации, безупречным. Вот именно – безупречным. Кто знает, сколько она заставляла его ждать, в соответствии с правилами бабушки Клелии. Джин смеется. И кто знает, может, они и до сих пор друг другом увлечены? Кто знает, что происходит в этой спальне раз в неделю? Или в месяц? Или в год? Джин мысленно возвращается к Стэпу; к тому, как они жили раньше; к тем дням, которые провели на Мальдивах, почти без одежды, в горячей воде, на пляже, в бунгало, без расписания, без времени, не назначая встреч. Секс, любовь… Не было ни одного момента, когда бы они не обнимались. Стэп был для нее своего рода магнитом; ее к нему влекло, стоило только ему слегка коснуться ее ноги, спины или даже руки – она уже возбуждалась. Такого с ней никогда не случалось ни с одним мужчиной, тем более что у нее их было не много. А потом его запах, запах Стэпа: когда они обнимались, она его всюду целовала. Природный афродизиак, вопрос химии. Джин даже пыталась это обосновать: речь шла о феромонах, ароматных веществах, вырабатываемых людьми и прямиком направляющих нас к нужному партнеру. И вспомнить, что одни даже обвиняли ее в холодности, другие – во фригидности… Нет, правда заключалась в том, что она никогда не была по-настоящему влюблена. Джин про себя смеется. Не то, что не фригидная, наоборот! Ей казалось, что со Стэпом она стала кем-то вроде нимфоманки; ее пугало и в то же время удивляло, что она стала такой. Как в ту ночь в бунгало, где под звездами он ей сказал: «Хватит, прошу тебя, хватит». Она дрожала от своих ощущений и наслаждения. Стэп смеялся, думал, что она над ним подшучивает. «Ты не понял, я была его Омегой. Я совершенно очумела!»
– Очумела? Лучше скажи: «одурела»!
– Вот именно, точно, одурела!
И они продолжали смеяться, а потом пить холодное пиво, глядя на звезды. Джин теряла голову и в этих его объятиях, и в его глазах, и в каждом из поцелуев, который казался ей неповторимым, особенным.
– Ты мой?
– Только твой.
Следующей ночью они занимались любовью еще нежнее; она чувствовала,
– Тихо! – со смехом прошептал ей Стэп. – Тут соседи.
– Так и они тоже будут счастливы, если услышат, как я кричу!
Они уснули вот так, утонув в аромате этой любви, еще горячие после секса, с открытыми ртами, слившись друг с другом, наполняясь одним дыханием, уже не разделяясь.
Кажется, что Джин почти пробуждается от этого воспоминания; у нее на глазах наворачиваются слезы. «Разве этого было мало? Ты хотел больше? Разве это было не самое прекрасное, что мы могли испытать? Тебе надо было снова закрутить с ней роман? Но ты же с ней уже был, это даже не было завоеванием. Так почему?» Джин уже несколько месяцев задает себе этот вопрос, и несколько месяцев не находит на него ответа. И с тех самых пор не занимается сексом. И, может быть, уже больше никогда им не займется! Боже мой, об этом страшно и подумать.
– Мама! – Джин идет на кухню и, вспоминая по пути о том, что она подумала про нее и про папу, готова рассмеяться.
Франческа только что закончила гладить, убирает со лба прядь волос, упавшую ей на лицо.
– Да, дорогая, я тебя слушаю.
Джин появляется в дверях в спортивном костюме.
– Я пойду немного побегаю. Мне нужно развеяться. Буду дома через часик.
Франческа кивает; ей бы так хотелось рассказать дочери все или хоть что-то – да, одним словом, изложить план, то, что было намечено, но она не решается.
– Конечно, сокровище. Пока.
Она смотрит, как Джин уходит, оставаясь перед закрытой дверью и не зная, что делать с печалью Джин: этой печали не видно, но она дает о себе знать. И виноват в этом тот парень, Стэп. Франческа качает головой. «Еще неизвестно, как это воспримет Джин, даже не знаю». Но она уже решила; ей не нравится мириться с происходящим, ничего не пытаясь изменить. Франческа считает, что всегда лучше делать хоть что-то, чем бездействовать в надежде, что время загладит страдания. А если даже времени будет мало? Она начинает раскладывать поглаженную одежду по местам. И позволяет себе небольшую улыбку. Нет, она уверена, что поступила правильно.
Джин подъезжает к пруду в квартале Тор-ди-Квинто, паркуется и, едва выйдя из машины, надевает наушники, выбирает свой плейлист на «Спотифай» и начинает пробежку. Первой звучит песня: «Yellow» группы «Coldplay». «Вот именно, – думает Джин, – мне нужно начать думать о новой жизни. Стэп перестал меня искать, он познакомился с Алессией или какой-нибудь другой, понял, что не стоит тратить время и что так будет проще». Эта мысль ее огорчает. Ей хотелось бы, чтобы он еще долго, очень долго стоял перед этим подъездом, и, в конце концов, она бы его простила. «Но возможно ли прощение в любви? Буду ли я на него способна? Не буду ли я продолжать всегда думать, что в те минуты он не был моим? Его губы, язык, дыхание, объятия, голова, сердце, его… Нет. Я не хочу думать об этом, черт побери! Вот, я должна была ему это сказать!» И она смеется, немного удлиняя шаг. «Хорошо, начнем представлять себе новую жизнь, да, новую жизнь с другим. Начнем с тех, кто в последнее время так или иначе пытался меня закадрить. Во-первых, Джованни: с виду он симпатичный, но довольно глуповатый. Учится в медицинском, но говорит только о себе: „я, я, я”. „Я умею делать это, я умею делать то”. Интересно, какой он в постели? О боже, только не это! Я даже не могу представить, чтобы он ко мне прикоснулся. Во-вторых, Массимо. Высокий, худощавый, симпатичный, интересный. Но слишком неуверенный. Пришлось бы соблазнять его мне, а мне это, честно говоря, не по душе. Он слишком часто повторяет, что я красивая, как будто это предел, вместо того, чтобы просто попробовать доставить мне удовольствие. Он себя ограничивает. Он всегда будет страдальцем, будет постоянно себя мучить. Полная противоположность этому охламону, это наглецу Стэпу! К черту!» Она думает об этом почти с яростью, зная, каким безупречным он был для нее, даже будучи абсолютно несовершенным. «Хватит! Точка! Стоп! Только не Стэп. Прочь из моей жизни, навсегда. Окончательно. Я должна выходить из подъезда, даже не любопытствуя, ничего не ожидая, не думая о том, что он может быть тут, и что наши отношения могут развиваться. Нет, надо оставить его там, в той жизни, которая больше не должна мне принадлежать, которая приносит слишком сильные страдания».