Три пары
Шрифт:
Джек стоял на табуретке в кухне, пока Фрэнк подкалывал края его новых школьных брюк. Майя пришла домой и заварила себе чашку чая. Фрэнк проворчал «привет», но прошло некоторое время, прежде чем Майя заговорила:
– Джек?
Он взглянул сквозь челку. Улыбнулся.
– Не разговаривай со мной в школе. Хорошо?
Прежде чем Фрэнк успел ее отругать, Джек выплюнул:
– Ты такая сучка.
Майя пожала плечами:
– И, пожалуйста, никому не говори, что мы родственники.
– Достаточно, Майя. – Фрэнк с таким же успехом мог бы быть
– Или что? Мы и так не родственники…
– Слава богу. – Майя понесла чай наверх.
Фрэнк закончил прикалывать булавки и попытался придумать, что сказать Джеку, чтобы его подбодрить, но на ум ничего не пришло. Прозвенел дверной звонок.
На дорожке стоял Макс, отец Майи, в синем костюме, белой рубашке, без галстука, явно прямо с работы. Он никогда не заходил в дом.
– Не знал, что ты придешь сегодня вечером.
– Ты многого не знаешь, Фрэнк, – сказал Макс, ухмыляясь.
Фрэнк мог бы обменяться с Максом шутками, но сегодня он был измотан. Он крикнул в сторону лестницы, призывая Майю.
– С днем рождения, – сказал Макс.
– Спасибо. Извини, что нам пришлось рано уйти с твоей вечеринки. Дети, сам понимаешь.
– Дети, – повторил Макс. Как будто он имел хоть какое-то представление о том, каково это на самом деле.
Несколько недель назад Максу исполнилось пятьдесят. Фрэнк с Лиззи нарядились во все самое лучшее, встретились с Конором и Беатрис, выпили несколько коктейлей, чтобы разогреться, по-модному опоздали и обнаружили, что совершенно не синхронизированы с собравшимися, большинство из которых все еще потягивало шампанское и жевало канапе. Они сидели на табуретах у бесплатного бара, развлекая друг друга впечатлениями от друзей Макса – врачей-консультантов, в основном мужчин, которые, казалось, были одержимы винными погребами и велосипедами; мужчин, которые понятия не имели, насколько скучными они стали, потому что никто никогда не осмеливался бросить им вызов. После часа, проведенного там из вежливости, когда стало ясно, что танцев не будет, они все ускользнули, не попрощавшись. По дороге домой на Лиззи напала слезливость. Макс когда-то был самым диким из них. Она заставила их всех пообещать сопротивляться угасанию внутреннего света. Фрэнк понял, что именно в тот момент родилась идея выходных в Харвуд-хаусе.
– Жаль, – сказал Макс. – Это и правда была великолепная вечеринка. Но все. Теперь для нас все кончено.
– Не совсем. – Фрэнк не собирался отказываться от последних двух лет своей молодости.
– В списке дел не осталось ничего, о чем можно мечтать, – сказал Макс.
Легко сказать, когда ты лучший в своей области и собираешься стать главой Национального родильного дома. И все же Фрэнк знал, к чему клонит Макс: возможно, возраст уравнивал их больше, чем он себе представлял. Однако Фрэнк еще не устал мечтать. Он мечтал о Беатрис: она весь день проскальзывала в его мыслях. Она больше не писала.
– У нас всегда будет гольф, – сказал Фрэнк. Макс нахмурился:
– Конечно. – Он не уловил сарказма Фрэнка. – Лиззи здесь?
– Нет. – Фрэнк не видел и не слышал от нее ничего, с тех пор как этим утром принес ей чашку чая. Он молился, чтобы она не сбежала.
– Скажи ей, что я забыл взять с собой чек на поездку в Барселону, но я переведу деньги вместе с алиментами в конце месяца.
Фрэнк собирался спросить Макса, о чем речь, когда к двери подошла Майя в спортивных штанах, уггах и с внушительным слоем макияжа под занавеской длинных прямых волос. Она спустилась по ступенькам и села в машину. Фрэнк почувствовал мгновенное облегчение: Майя, может, и не остановилась, чтобы попрощаться с ним, но и не поздоровалась со своим отцом. Обмен закончился, и мужчины разошлись.
В четверть пятого Фрэнк наконец добрался до своего кабинета-сарая, впервые за день. У него был список коммерческих продюсеров и руководителей с телевидения, которым следовало отправить письмо с предложением выпить кофе. Если появится какая-нибудь работа, он хотел быть уверен, что его имя придет им на ум. За дверью раздался шум. Громким шепотом Джимми позвал: «Папа?» Задребезжала дверная ручка. Он услышал, как Джорджия сказала: «Нет-нет-нет».
– Не входи, если не истекаешь кровью.
Шум прекратился, и после нескольких лихорадочных перешептываний он услышал топот маленьких ног. Отсутствие Лиззи беспокоило его, но потом он вспомнил, что сегодня среда. Лиззи вела детский театральный класс в общественном центре по средам и четвергам: ради карманных денег и душевного здоровья, по ее словам. Он составил электронное письмо, стараясь, чтобы оно излучало энтузиазм, оптимизм и готовность к работе.
Как только Фрэнк вошел в дом через заднюю дверь, к нему подступилась Джорджия:
– Джимми плачет.
Он обнаружил Джимми в ванной: тот держал охапку окровавленной туалетной бумаги у колена, на лице следы засохших слез.
– Джек столкнул его с верхнего яруса, – сказала Джорджия.
– Ему не следовало этого делать.
– Потом он велел мне заткнуться на х…, – сказал Джимми.
– Тебе следовало прийти ко мне, – сказал Фрэнк.
– Я так и сделал! – Джимми снова начал икать. Его нижняя губа задрожала.
– Мне жаль, Джимми. Все еще болит?
Джимми кивнул.
– Если больно, можно поплакать. – Фрэнк посадил его к себе на колени.
– Я слишком взрослый, чтобы плакать.
– Нельзя быть слишком взрослым для плача. Мне самому иногда хочется сильно расплакаться. – Фрэнк злился на себя за то, что прогнал Джимми, когда ему было больно, злился на Джека за то, что тот стал причиной падения, злился на Майю за то, что она была стервой, и беспокоился насчет Лиззи. Он сожалел обо всем.
– Я голоден и хочу к маме.
– Я тоже, – сказал Фрэнк, – пойдем за картошкой.
– Опять! – Джимми вскочил с колен. – Скажу Джеку.
Фрэнк надеялся, что Джек сможет оценить способности Джимми к прощению.
Когда Лиззи наконец вернулась домой, спустя долгое время после того, как картошка была съедена, а обертки выброшены в мусорное ведро, она была очень тихой. Она навестила Полу после занятий. Пола была так пьяна, что уснула на полуслове.
– Там настоящая свалка. Я сделала все, что могла, чтобы навести порядок.
– Ты хорошая женщина.