Три песни о перестройке
Шрифт:
– Перед смертью я расположился на парковой скамейке, чтобы выкурить сигарету "Филипп Морис", которые нам выдали в пайке как экономическую помощь от немцев, побежденных нами во время второй мировой войны. Затянувшись разок-другой, я с неудовольствием обнаружил, что рядом вдруг плюхнулся какой-то неизвестный мужчина в крепкой новой дубленке и с сумкой "Адидас", которую всю аж распирало от содержимого. И, хотя он обратился ко мне не за сигаретой, а с просьбой прикурить, я сделал это с крайним неудовольствием, ибо, выполнив просимое, конечно же, был вынужден вступить с ним в беседу.
"Да, все-таки это очень хороший праздник, Новый год, гораздо лучше, честно признаться, чем Седьмое ноября,- кашлянув, сказал мужчина,- какие бы катаклизмы ни сотрясали нашу несчастную Родину - хоть Батый, хоть Ленин со Сталиным, хоть Гитлер или, например, тотальная кукурузизация, "большая химия", строительство БАМа, "Малая земля", вырубка столетних виноградников, закон о суверенитете, распад СССР,- в этот праздник нам все нипочем! Так же, как при царе, светятся свечечки; люди, получив пищу по карточкам или украв ее по месту работы, наряжают елки, детей, моются в ванной. И я своим пострелятам несу итальянские хлопушки, полученные в спецраспределителе, да вот немножко загулял со старыми, хе-хе, партайгеноссе, выпили поднос шампанского, покушали жюльенов из дичи. Сейчас вот немного отдышусь, полюбуюсь еще разок видом прекрасной столицы, преображенной коммунистами,
и айда к семье!.. То-то мои-то обрадуются!"
Так сказал Филарет Назарович, а это, конечно же, был он, и вы уже, конечно же, догадались об этом...
Глухой шум прошел по застолью. Филарет Назарович лукаво подмигивал гостям, кланялся, как японец, прижимал, как глухонемой, руку к сердцу, но видно было - и он не на шутку взволнован тем, что происходит. Вечеринка удалась!
– Так сказал Филарет Назарович, и странное, истеричное раздражение охватило все мое существо. "Вы, сволочи, продали страну неизвестно кому! Развалили экономику, политику, экологию, нравственность! Ряшки понаели, шампанское жрете, а мы теперь пропадай!" - злобно обратился я к своему собеседнику и немедленно был поражен тем, что он как бы и ожидал такого моего ответа. Он придвинулся ко мне, и от него - клянусь!
– совсем не пахло спиртным.
"Голуба, голуба,- медленно выговорил Филарет Назарович, не сводя с меня своего цепкого, внимательного взгляда.- Да неужели вы с таким адом в душе надеетесь выплыть в этой реке времен, в этом потоке жизни? Бросьте вы это немедленно, такие пораженческие настроения, тут же бросьте! Если вы настоящий коммунист, вспомните ту широту, которую проявляли и в теории, и в жизни не только Маркс, Энгельс, но даже Бакунин с его "Катехизисом революционера", ту духовную витальность, которая впоследствии была похерена отнюдь не Лениным - он был великий человек,- а ЛЕНИНИЗМОМ, имеющим к вождю такое же отношение, как мейерхольдовщина к Мейерхольду или колхозы к крестьянству. Да неужели же вы всерьез думаете, что все завоеванное нами в труде и обороне пропадет? Да пока жива хоть одна душа - держится Россия! "И каторжный Федька стреляет дуплетом" - как писал поэт Юрий Кублановский совершенно по другому поводу. И держу пари...
– Он прищурился, как упомянутый им Ленин.- Держу пари, что вы задумали нечто нелепое, устрашающее, ужасное, но я, я постараюсь спасти вас!.."
"Лучше страну спасите!
– нелепо огрызался я, ну, право, как какой-нибудь диссидент при обыске или задержании.- Бардак в стране! Сил нет смотреть на весь этот бардак, а вы все поете какие-то прежние, застойные песни".
"Да какие же они прежние и застойные, батенька?
– искренне изумился Филарет Назарович.- Мы, например, с товарищами - я подчеркиваю: товарищами, хотя мы, очевидно, какое-то время будем вынуждены называть друг друга по-иному,- создали кооператив "Надежда". Пока что мы всего лишь раскинули по стране сеть общественных платных уборных, чтобы люди наконец-то смогли цивилизованно отправлять свои естественные надобности, но у нас впереди будущее, и это будущее - наше. У нас обширная программа, мы уже вплотную подошли к бартерным сделкам. Ищем спонсоров с валютой для финансирования интересных задумок и наработок. Но вас-то таковым ВАЛЮТЧИКОМ я отнюдь не считаю,-помнится, пошутил он. И вдруг встревожился: - Да уж не враг ли вы? Или, может быть, просто обыватель, мещанин, желающий счастья прежде всего самому себе, а не всему человечеству?"
"Нет, я коммунист",- сказал я.
"Так и я коммунист!
– расхохотался Филарет Назарович.- Но тактика и логика нашего движения на данном этапе таковы, что мы сейчас как бы уходим в подполье. Подчеркиваю еще раз - на НЕОПРЕДЕЛЕННОЕ время, на то, которое потребно, чтобы создать в стране сильный экономический базис, а уж потом мы им всем, этим говорунам, покажем такую... надстройку, что они у нас попляшут, как Стрекоза перед Муравьем из произведений дедушки Крылова".
"А какой это, хотя бы примерно, период?" - робко спросил я.
"Не знаю!
– отрезал он.- Сколько нужно партии, такой и будет период. Мы станем капиталистами и заставим стать капиталистами всю страну. И они сами сами, подчеркиваю - рано или поздно обожрутся благоденствием и захотят чего-нибудь новенького, социальненького, гуманненького, а тут-то и мы со своими немеркнущими идеями строительства коммунизма в отдельно взятых странах!
– Голос Филарета Назаровича возвысился почти до визга.- Идеи эти упадут, как зерно на благодатную унавоженную почву! Вспомните Швецию, Финляндию, Данию, Германию, Америку наконец. Ведь если бы там были такие люди, как мы, то там при их материальной базе уже давно был бы построен коммунизм. В отдельно взятых странах. Вы согласны со мной?"
Я молчал. Потому что я понимал - этого человека послал мне Бог.
Подняв к черному небу с россыпью звезд залитое слезами лицо, я незаметно выпустил из сжатой руки бутылочный осколок, и он глухо шмякнулся на грязный, захарканный асфальт, и мы с Филаретом Назаровичем сделали вид, будто не заметили этого.
"Я согласен с вами, я тоже пока иду работать для конспирации и будущего в сортир "Надежда"",- сказал я, скрывая рыданье.
...Дристов оглядел присутствующих. Все они не кушали, пригорюнившись, и обстановку, как всегда, был вынужден разрядить сам хозяин дома. Сдвинув твердый манжет фрачной рубашки "Стэмплтон" и обнаружив тем самым циферблат японских часов "Сейко" желтого металла, он вдруг воздел руки в комическом ужасе.
– Господа! Да ведь за хорошим разговором, понимаешь, мы совсем чуть было не упустили, что наша страна и все человечество вступают в новую фазу нового года. Мужчины, открывайте шампанское! Ребята! Сенька Сидоров, будущий депутат Государственной Думы, кончай смолить свою марихуану! Володька! Все готовы? Наполняйте бокалы, сейчас Михаил Сергеевич, Борис Николаевич, Владимир Вольфович, Геннадий Андреевич, Фуцин, Шуцин и Пуцин скажут по телевизору их новую приветственную речь. Зинаида Кузьминична, дорогая, любимая, может, хоть в эту минуту ты не будешь лезть ко мне с пустяками? Дристов, ты закончил свою исповедь? Товарищ Дристов, ты слышишь меня или ты оглох и онемел?
Но Дристов молчал, внезапно обнаружив в кармане пиджака толстую пачку десятидолларовых банкнот.
Ударили Кремлевские куранты. Гости торжественно сгрудились.
И внезапно заплакала нежная, любящая Изаура, прикрыв свои прекрасные глаза узкой ладонью, на тыльной стороне которой было вытатуировано синеньким "PERESTROIKA".
– Дристов! Невозможный! Неужели вы не видите, что я люблю, люблю вас! шепнула она.
И заплакали, глядя на нее, Филарет Назарович, Зинаида Кузьминична, Свистонов, Бабичев, Канкрин, Гаригозов, Шенопин, Епрев, уважаемый Б. Б., ребята во главе с неутомимым вихрастым Сенькой, будущим депутатом Государственной Думы.