Три полуграции, или Немного о любви в конце тысячелетия
Шрифт:
– Ну не на первом же… Я, Татка, кажется, от него устала.
– Неужели? Только сейчас? Мы с Алисой от него уже давно устали.
– Раньше я все-таки на что-то надеялась, а теперь…
– Сонька, ну скажи ты мне, почему мы все такие невезучие? В личной жизни, я имею в виду.
– Раньше я считала, что невезучие только мы с Алиской, а у тебя все хорошо. Муж, дочка… А теперь… Не знаю, что и сказать. Мужиков-то кругом вроде бы много, а на самом деле их просто нету. Я вот смотрю, – все-таки через нашу контору много людей проходит, – но что-то
– А от кого в телевизоре у тебя сердце бьется? – полюбопытствовала Наталия Павловна, вываливая на сковородку замороженные грибы.
– От Чубайса, например. Вот он настоящий мужик.
– Чубайс? А что, в нем действительно что-то есть. Только где Чубайс, а где мы… А вообще ты про Чубайса помалкивай, а то и побить могут! Известно же – «во всем виноват Чубайс»! Ну а поближе никого нет?
– Даже и не пахнет.
– А кому же ты меня сватать собиралась?
– Ваньке.
– Кто такой? – без особого интереса спросила Наталия Павловна.
– Сосед. Хороший мужик, овдовел не так давно. Детей нет. Неглупый, красивый…
– А что ж ты сама им не займешься?
– У него мама. А две мамы на меня одну – это слишком. К тому же его мать, кажется, антисемитка.
– Спасибо тебе, подруга! – рассмеяласьТата.
– Но ты же русская.
– Ну и что? Все равно терпеть не могу антисемитов! И вообще, Сонька, ты сама, что ли, не знаешь, что все эти знакомства – чепуха, почти никогда ничего не выходит. И не надо. Буду учиться жить одна, как Алиска.
– Так Алиска зарабатывает будь здоров, а в твоем издательстве много не получишь.
– Это правда. Но Илья будет давать деньги.
– А квартиру разменивать он не предлагал?
– Нет.
– Тогда соглашайся на все, Татка. Может, и хорошо… А роман закрутишь с каким-нибудь автором. Мало ли их у вас толчется.
– Нет, с автором не получится, – вздохнула Наталия Павловна.
– Почему?
– Мы печатаем в основном таких авторов, что хочется просто убить или отправить на конюшню, чтобы их там выпороли. Есть у нас один, Виктор Тушилов… Не знаю, как я ему в волосенки не вцепилась.
– А в чем дело? – улыбнулась Софья Давыдовна, поудобнее устраиваясь на кухонной табуретке. Она обожала Таткины истории об авторах.
– Является сегодня вопросы снимать. Он их посмотрел дома и взъярился. «Что вы мне тут три раза подчеркнули?» Я говорю: «У вас написано „Диплом, обрамленный в рамку“. – „Ну и что?“ – „По-вашему, „обрамленный в рамку“ – это хорошо? Почему не сказать просто „диплом в рамке“? Дешево и сердито“. – „Вот именно, что дешево! – фыркает этот стилист. – Но, если вы настаиваете, я, так и быть, это уберу. А тут вас что смущает?“ – Я говорю: „У вас написано, что герою заплатили гонорар в рейхсмарках“. – „Ну и что?“ – „Но у вас же дело происходит в наши дни“. Он смотрит на меня как баран на новые ворота. „Сейчас, – объясняю, – нет рейхсмарок – хотя бы потому, что нет и самого рейха“. – „Но деньги же так называются!“ – „Нет, отвечаю, они называются просто „марки“ или, на худой конец, „дойчмарки“. – „Вы уверены?“ – „Уверена!“ – „Вероятно, я что-то спутал. Но надо еще уточнить“. – «Уточняйте!“ А при этом морда у него наглая, и смотрит он на меня как на какую-то вошь, которая его, гениального, посмела укусить.
Вероятно, Тата могла бы долго еще продолжать о господине Тушилове, но тут на кухню явилась Иришка:
– Ой, как вкусно пахнет! Грибочки! Класс! Мам, ты опять про своих усосков?
– Про кого? – не расслышала Софья Давыдовна.
– Она моих авторов усосками зовет, – засмеялась Наталия Павловна.
– Ну, судя по твоим рассказам, она недалека от истины, – заметила Софья Давыдовна, хватая со стола соленый огурчик. – Ужас, как жрать охота.
– Сейчас, сейчас, сметанки добавлю…
– Ну, Ирина, что у тебя в школе? Как успехи? – обратилась к девочке Софья Давыдовна.
– Тоска смертная, – пожала плечами та, – жду не дождусь каникул.
– А на каникулах что?
– Да так… есть кое-какие идеи, – смутилась вдруг Ириша. И поспешила переменить тему: – Давыдовна, а как моя любименькая тетя Берта?
– Вот придешь к нам Восьмого марта, увидишь свою любименькую.
– А что такое будет Восьмого марта?
– Женский день, забыла?
– Да, вылетело из головы, что вы всегда в этот день тусуетесь.
– Придешь?
– Ну я еще не знаю…
– Хватит болтать, Ирина, руки помыла? Тогда садись! – распорядилась Наталия Павловна. Она была рада, что неожиданно явилась Соня и теперь не придется коротать вечер вдвоем с дочерью, которая явно изнывала от жалости к ней.
Поев, Ириша спросила:
– Мам, можно я к Машке пойду, а?
– Можно. Только не очень засиживайся.
– Ладно!
И она убежала.
– Сонька, какая ты умница, что пришла… А то Иришка из-за меня торчит вечерами дома как приклеенная. А ей это скучно.
– Я не пойму, она вроде даже не очень расстроена?
– Расстроена, еще как расстроена, но ей ведь всего пятнадцать. Не лить же слезы с утра до вечера, правда?
– А в тридцать девять надо лить? – ласково усмехнулась Соня.
– Но оснований-то больше… Знаешь, мне Ирка рассказывала, что видела летом, как Илья к Алиске приставал и получил от нее по морде. А к тебе случайно не подкатывался?
– Подкатывался. Сколько раз, – со вздохом призналась Соня. – Но и тут обломался… Не повезло ему с подругами жены.
– Кошмар! А я-то думала…
– Ничего ты не думала! Да и он ничего не думал, а цеплялся просто по пьяни. Ох, как же мне все надоело! – вдруг проговорила Соня.
– Что тебе надоело? – испуганно спросила Тата.
– Все, Татка. Я влюбиться хочу! Хочу замуж! Ребенка хочу!
– Сонька, но как же… Ты ведь всегда говорила…
– Мало ли что я говорила! Я, Татка, плакаться не люблю, вот и выдумываю себе… И не верь ты никому, все бабы одного хотят.
– Сонечка, но ведь поздно уже.