Три повести о любви
Шрифт:
Нет, он был не убит, а тяжело ранен. Во всяком случае, я видел, как он, не выпуская из рук автомата, пополз к обочине, но не дополз.
Я осторожно приподнялся. Краснощекий лежал там, где его настигли пули Тани. Криворотый тоже был неподвижен. За ним через дорогу тянулась лента крови.
В этот момент до меня долетел тихий стон Тани. Неужели он все-таки ее ранил, сволочь?!
— Танюшка, я сейчас! — крикнул я, поднимаясь.
Я подобрал автоматы обоих бандитов, вытащил у криворотого из кармана пистолет. Не хватало еще, чтобы кто-нибудь из них, если остался
Затем бросился к Тане. Она сидела за кустами на земле, держась перепачканными кровью и грязью руками за живот, и черное пятно на юбке разрасталось с каждой секундой.
Я упал на колени.
— Танюш… ну, что ты?.. ну, что ты?.. ну, что ты?
Меня всего трясло, и я видел, как быстро белело и заострялось ее прекрасное лицо. Еще больше становились и без того огромные темные глаза. Она смотрела на меня близким, беспомощным и виноватым взглядом.
— Как там? — тихо спросила она, показывая глазами на дорогу.
— Полный порядок. Одного ты ухлопала, одного я, — я никак не мог унять дрожь в руках, роясь в полевой сумке. — Я не знал, что ты так метко стреляешь…
Наконец я нашел индивидуальный пакет и содрал с него вощанку.
— Дай я, — потянулась Таня.
— Ты что? — не понял я.
— Тогда сверху…
— На юбку?
— Нет, — с трудом проговорила она. — Расстегни юбку сверху… Пояс… И приспусти ее чуть-чуть…
— Ну да, я так и хотел, — сказал я, расстегивая на боку юбку. — Таня, ты здорово сообразила, что лучше до поры до времени не открывать своего присутствия. Честное слово, ты вела себя как бывалый разведчик…
Таня слабо упиралась руками в землю, чтобы мне легче было делать перевязку. Я спустил ей юбку до бедер. Сбившаяся впереди комом рубашка — обыкновенная солдатская нижняя рубашка с тесемками на груди — до талии почти вся была пропитана кровью, которая уже подсыхала.
— Тампон наложи, — тихим голосом подсказала Таня.
Приподняв окровавленный комок рубашки, я увидел два входных пулевых отверстия… На этот раз все, конец. Теперь спасти Таню могло только чудо, которого неоткуда было ждать. Вот бы когда пригодился мой счастливый соперник, так и не узнавший о своем счастье, хирург — «золотые руки». Но нас разделял как минимум десяток километров. Хотя бы появилась какая-нибудь машина, не обязательно попутная, пусть встречная. Можно не сомневаться, что я заставил бы ее водителя повернуть обратно. Да что машина! Я рад был бы и простой крестьянской подводе. Правда, добираться на ней дольше, зато не так трясло бы…
Не поднимая глаз, в которых предательски плескались отчаяние и растерянность, я плотно затягивал бинт, стараясь, чтобы — не дай бог! — не съехала повязка.
Я делал перевязку, хотя понимал, что с таким же успехом мог бы и вовсе ничего не делать. Таня еще жила, дышала, смотрела на меня тоскливым, измученным взглядом, придерживала пальцами, помогая мне, повязку, но смерть уже начала свое страшное дело…
Таня словно прочла мои мысли:
— Видишь, Гриша, как все просто решилось…
— О чем ты? — я сделал вид, что не понял ее.
— Хоть мы с тобой еще те медики, — проговорила
— Для кого-то, может, хана, а для нас — ни хрена! — Я даже не заметил, что опять заговорил в рифму. — Отсюда до госпиталя всего несколько километров. Если не найду машину или — на худой конец — подводу, я тебя на руках донесу!
— Я на днях взвешивалась. Пятьдесят два килограмма. Без сапог и полевой сумки.
— Что ж, приплюсуем еще три килограмма!
Я говорил бодрым, уверенным голосом, а глаза мои — будь они неладны! — выдавали меня с потрохами: я смотрел на Таню взглядом затравленного зверька.
— Но сперва, — продолжал я, — попробую найти машину!.. Слышишь?
Я врал самым безбожным образом. Никогда в лесу еще не было тихо, как сейчас.
— Я побегу ловить, хорошо?
— Хорошо, дружочек…
Я поднял с земли автомат и тут заметил, что Таня украдкой водила правой рукой по траве. В нескольких сантиметрах от этого места поблескивал «вальтер».
Я перехватил пистолет и сунул его в карман.
— Ну и зря! — криво усмехнулась Таня.
— А вот я не убежден! — воскликнул я. — Будешь стреляться потом… после того, как не поладишь со своим расчудесным хирургом… как теперь со мной…
— Он ничего не должен знать…
— То есть как ничего?
— Кроме этого, конечно, — чуть заметным кивком головы уточнила Таня. — Остальное уже не имеет значения…
Вот так ты и вернулась ко мне, моя родная, моя единственная…
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Поначалу я собирался подробнейшим образом рассказать, как метался по лесным дорогам в поисках машины или подводы и как, не найдя их, сделал волокушу из прогнившего немецкого брезента, найденного мною в лесу. Затем я перенес Таню на этот самый брезент, подложив под нее охапку мохнатых и пышных еловых веток. Осторожно, чтобы ненароком не зашибить, я выбирал ровные места и шел, шел, шел, время от времени устраивая короткие — на одну-две минуты — привалы. Таня давно потеряла сознание, и, когда я наконец вышел на проселок и увидел первую машину — «Студебекер» из СПАМа, ей осталось жить всего полчаса, ровно столько, сколько потребовалось, чтобы довезти ее до госпиталя. Когда прибежали санитары с носилками, Таня уже была мертва.
Я никого не хотел видеть, ни с кем не хотел встречаться и прямо из госпиталя пешком поплелся домой. Но с дороги — я еще не дошел до околицы — меня вернули армейские смершевцы. Они доставили меня в отдел, где заставили подробно описать все, как было. Потом усадили в грузовик и в сопровождении вооруженных бойцов отправили на место схватки. Там смершевцы осмотрели каждый кустик, каждый след. И, опять-таки не отпуская меня, погрузили убитых бандеровцев на машину и вернулись в село. И снова я был вынужден писать о том, как мы брели по лесу, как навстречу нам вышли двое вооруженных военных и как мы, заподозрив в них бандитов, первыми открыли по ним огонь. Я должен был записать также все, о чем я с ними перекрикивался и в какой последовательности.