Три повести о любви
Шрифт:
И он сразу перевел разговор на другое, благо они сейчас проходили по горбатому мостику через Зимнюю канавку, и Ипатов вспомнил несколько забавных случаев, связанных с Эрмитажем. Их ему и другим ребятам рассказала мама его одноклассницы Лены Кашкиной, работавшая там научным сотрудником. Однажды, когда она вела экскурсию, одна женщина спросила ее: «Скажите, пожалуйста, а царские спальни теперь работают?» Во время другой экскурсии какой-то демобилизованный солдат вдруг сказал: «И вы будете так нам каждую хреновину показывать?»
Светлана прыскала в поднятый воротник шубки, и Ипатов радовался, что рассмешил ее, отвлек, как он решил, от дурных поползновений.
Но тут у нее что-то расстегнулось, и они зашли в первую парадную. Светлана дала подержать Ипатову сумочку, а сама начала поправлять чулок. Он с радостью отметил, что она даже не попросила его отвернуться. «Мы как муж и жена», — взволнованно подумал он. Отношения их продолжались так, как будто только вчера они расстались на черной лестнице и не было, вообще не было этих гнусных восьми дней разлуки.
«В первый раз надела наши советские чулки, и уже поползли», — сообщила она доверительно.
Ипатов не знал, что сказать. Мама, сколько он помнит, всегда носила советские чулки. Обычно у нее были всего две пары: простые на каждый день, фильдекосовые — для выходов. Последние она очень берегла. Без конца штопала носок и пятку, поднимала петли, затягивала, когда они начинали ползти, — и носила, носила годами. Сейчас она донашивала чулки, купленные еще до войны и только чудом не выменянные в блокаду на хлеб и картошку.
Так что чулочные жалобы Светланы Ипатова не тронули.
Но она, очевидно, и не ждала сочувствия.
«Ты видишь меня?» — вдруг спросила она.
«Вижу», — признался Ипатов. Несмотря на глубокий мрак в парадной, он хорошо различал и ее наклоненную голову в меховой шапочке, и руки, все еще возившиеся с чулком, и общий силуэт, который почти сливался, но до конца не слился с темнотой.
«А я тебя не вижу».
«Да ну?» — удивился он.
«Я плохо вижу в темноте».
«Дай руку!»
«Зачем?»
«Я тебе покажу, где я», — шутливо заметил Ипатов.
«Нетушки», — хмыкнула она.
Опять живое, свежее словечко «нетушки». Ничуть не хуже других, также понравившихся ему. От кого она их позаимствовала? От матери? От отца? Одно несомненно, они знакомы ей с детства…
«Все… товарищ лейтенант», — сказала она, выпрямляясь.
«Гвардии старший лейтенант», — весело поправил он ее.
«Вот как? Даже гвардии?»
«А ты как думала?»
«Похвальбишка!.. Дай сумочку!»
Она протянула руку. Он прижался к холодной ладошке щекой, поцеловал ее в самую середину. Потом притянул к себе Светлану, и их губы встретились в долгом обжигающем
«Все! Хватит!» — сказала она, пытаясь освободиться.
«Нет!» — он продолжал ловить ее губы и всякий раз настигал их.
И как тогда, на черной лестнице, Светлана совсем не противилась его смелым и рискованным ласкам. Только раз легонько шлепнула по руке — чтоб не забывался.
В отличие от него, говорившего ей самые нежные, самые жаркие слова, она целовалась молча, лишь время от времени повторяла задыхающимся голосом:
«Все! Хватит!»
И еще спросила:
«Где сумочка?»
Трудно сказать, сколько бы они так простояли, если бы вдруг не бабахнула дверь и в парадную не ввалился какой-то подгулявший жилец.
Ипатов и Светлана отступили к стене, рассчитывая, что он их не заметит в темноте.
Но тот заметил.
Ипатов загородил собою Светлану.
«Вы мужчина?» — вдруг спросил человек.
«Мужчина», — ответил Ипатов.
«Скажите, от меня сильно пахнет водкой?»
«Сильно», — подтвердил Ипатов.
«Нехорошо», — сказал тот.
«Да, нехорошо», — согласился Ипатов.
«Вы кто?»
«Директор Эрмитажа», — сказал Ипатов.
Он услышал, как за его спиной прыснула Светлана.
«Очень приятно…»
«Мне тоже…»
«Сухого чая нет?»
«Нет… Весь продал… (Позади снова фыркнула Светлана.) А зачем он вам?»
«Запах заесть…»
«Снегом можно…» (Светлана легонько толкнула его в бок — предупреждала, чтобы не задирался.)
«Снегом?»
«Ну да. Лучше прошлогодним», — веселил Светлану Ипатов.
«Формальдегид», — изрек в ответ незнакомец и, шаря руками в темноте, двинулся к ближайшей квартире. Дверь оказалась не запертой, и он бесшумно растворился за порогом.
Ипатов погрузил в свои широкие ладони оба ее кулачка.
«Ну что?» — спросил он.
«Пошли?» — сказала она.
«Пошли», — согласился он…
Летний сад встретил их своей хрестоматийно-прекрасной решеткой. Минимум два раза в год — ранней весной, когда сад ставят на просушку, и поздней осенью, когда он весь в опавшей листве, — сюда, как на паломничество, приходят мама и папа. Свой обход любимых мест они обычно начинают с улицы Росси и кончают решеткой Фельтена — заряжаются, как говорит мама, на полгода красотой.
«Тебе нравится?» — спросил Ипатов Светлану.
«Очень», — сказала она.
«Однажды она мне даже снилась на фронте. Я уже не помню как, но снилась».
Светлана молча прижалась к его плечу щекой. «За что он покушался на царя?» — спросила она, когда они остановились у мраморной доски на том месте, где Каракозов неудачно стрелял в Александра Второго.
«Как за что? — Ипатов удивился, что Светлана не знает таких элементарных вещей. — Потому что обманул крестьян. После так называемого освобождения они попали в еще большую кабалу — экономическую…»