Три повести о любви
Шрифт:
«Я сказала, что если поеду, то только с тобой!»
«Правда?»
«А что я еще могла ответить?»
«А вообще здорово бы! — От одной мысли о Париже, их общем Париже, у него перехватило дыхание, и он уже совсем по-детски произнес: — Хочу в Париж!»
«Ах, ты тоже хочешь в Париж? — она привычно потерлась кончиком носа о его рукав. — А правда, было бы здорово?»
«Еще бы!» — он почувствовал, как у него заблестели глаза.
«Так вот, — уже деловым тоном продолжала она, — папа даже не стал уговаривать меня, он знает, что бесполезно. Он только взял твои данные».
«Какие?» —
«Ну, обычные. Фамилия, имя, отчество, год рождения, национальность, родители… Я правильно сказала, что твоего папу зовут Сергей Петрович?»
«Да, правильно».
«А маму Анна Григорьевна?»
«Да, Анна Григорьевна. Хотя не совсем так, но может быть, пронесет!..»
«Что папа работает в каком-то местном издательстве, а мама на Ижорском заводе?»
«Все верно», — уныло подтвердил он, понимая, что, кроме этих сведений, лежащих на поверхности, проверяющих может заинтересовать еще многое другое, как утаенное им, так и придуманное.
«Папа обещал поговорить кое с кем и дать ответ в ближайшие пять-семь дней», — сказала она.
«Я боюсь», — опять как-то по-детски жалобно признался он.
И тут она, по-видимому, вспомнила об их недавнем разговоре об анкетах и грустно подытожила:
«Я подумала, а вдруг это к лучшему, если мы не поедем? Проживем как-нибудь без Парижа, правда?»
«Ясное дело», — обрадовался Ипатов…
На следующий день отец телеграммой вызвал ее в Москву. Сам он выехал туда третьего дня и уже вчера, очевидно, доложил кому надо обо всех нюансах. Было ясно, что кто-то из высокого начальства собирается самолично поговорить с нею. Ипатов тут же сделал вывод: если в этой истории и впрямь замешан Игорь, то вопрос о поездке Светланы, надо думать, согласован на всех уровнях. От нее лишь требуется дать согласие. Значит, примутся уговаривать.
Ипатов нисколько не сомневался, что она по-прежнему будет стоять на своем: или они поедут вместе, или она вообще не поедет. При всей серьезности ситуации трудно было удержаться от улыбки: столько взрослых ответственных товарищей занимаются одной девчонкой, пусть даже красавицей, каких мало! Как будто от ее решения зависит будущее советско-французских отношений! И смех, и грех! Но Ипатов также понимал, что никакое начальство, как бы оно ни благоволило к Светлане, не пойдет ей на уступки… и все же надеялся на чудо! А вдруг?
«Мы тут посоветовались, — так и слышал он чей-то начальственный голос, — и у нас отпали последние возражения против вашей совместной работы во Франции. Мы познакомились с личным делом вашего будущего супруга, конечно, не все у него там гладко, есть кое-какие неясности, с которыми мы разберемся в рабочем порядке, но нам импонирует его фронтовое прошлое, многочисленные боевые награды. Нам приятно — и мы это ни в коем случае не будем скрывать от французов, — что его бабушка была дружна с дочерью Льва Николаевича Толстого… Так что в путь добрый, молодые люди!»
И чем отчаяннее, чем неотступнее он мечтал о чуде, тем больше находил доводов в свою пользу. Вот и отец у товарища — старый коммунист, участник гражданской
Зайти она отказалась. Они уселись на подоконнике лестничной площадки на полах его верного бобрика.
«Ну что?» — торопил он ее.
«А… плохо!»
«Что плохо?»
«Только не огорчайся, хорошо?» — она прижалась к нему.
«Ясно, от ворот поворот!»
«Понимаешь, они даже слушать не хотят…»
«Интересно бы знать, чем я им не угодил?» — повысил голос Ипатов.
«Не знаю, они не говорят…»
«Когда надо было идти на фронт, — возмущался Ипатов, — всех устраивали мои анкетные данные. А теперь, видите ли, они недостаточно хороши!»
«Я спросила у него… ну, у того деятеля, который беседовал со мной: что, у Ипатова с анкетой не в порядке? Он ответил: нет, почему, в порядке, ваш товарищ не подходит нам по другим причинам…»
«По каким — не сказал?»
«Нет, он ушел от прямого ответа. Тогда я ему сказала, что тоже не поеду».
«Окончательно отказалась?»
«Да, но он тут же сказал: вы еще подумайте… А я ему ответила: нет, лучше вы подумайте! Тогда он рассмеялся и говорит: ну, мы еще вернемся к нашему разговору. Потом папа сказал, что ему понравилось мое упрямство и что у него есть ко мне деловое предложение…» — она чуть замялась.
«Какое?»
«Он сказал папе: пусть два года поработает в посольстве, а потом мы ее отпустим для продолжения учебы. Понимаешь, всего каких-нибудь два года — это его слова».
«А ты что ответила?»
«Я ответила, что посоветуюсь с тобой».
«Ты очень хочешь в Париж?» — мягко спросил он.
«Очень», — мгновенно отозвалась она.
«Послушай, а что, если тебе и в самом деле поехать в Париж? Подумаешь, каких-то два года! Это всего… это всего… семьсот двенадцать дней! Я нарисую на большом листе бумаги семьсот двенадцать палочек и каждый день буду зачеркивать по одной. Раз так тебе хочется — поезжай!»
«Ты серьезно?» — обрадовалась она.
«Правда, я буду страшно скучать… Мне уже сейчас хочется выть на луну. Честное слово, я не знаю, как проживу эти два года… Но я подумал: может быть, тебе никогда больше не представится случая побывать во Франции… Ты же потом никогда не простишь себе, а заодно и мне…»
«Костя, я тебя люблю!» — она порывисто прижалась к нему.
«Я тебя тоже!» — он обнял ее и поцеловал в губы.
«Послушай, что там?» — вдруг спросила она.
«Чердак».