Три повести о любви
Шрифт:
Я переложил яблоки на тумбочку — дескать, дар принят — и, задув огонь, вышел из хаты…
В хозяйском окне дрогнула занавеска, и я увидел круглое лицо Ганны. Девочка провожала меня заинтересованно-внимательным взглядом. Все-то ей надо знать обо мне. В жизни не встречал таких любопытных девчонок.
А может, и не в любопытстве дело? Мысль была настолько неожиданна, что я даже на минутку остановился. Ведь сколько забавных знаков внимания я видел уже с ее стороны. То пол вымоет, то пыль сотрет, то подушку взобьет —
Из художественной литературы я знал, что девчонки-подростки нередко влюбляются во взрослых: в своих учителей, старших двоюродных и троюродных братьев, просто знакомых. Неужели и на меня пал этот обременительный жребий? Этого мне еще не хватало…
— Стий! Хто иде? — остановил меня на той стороне окрик часового.
— Это я, Зинченко, лейтенант Литвин!
— А… товарищ лейтенант! — узнал меня Зинченко, старый солдат, воевавший еще в первую мировую войну.
— Замполит приехал?
— Прыихав. З пивгодыны як прыихав…
Сердце мое бешено заколотилось. Точно с цепи сорвалось.
— Комбат тоже там? — опасливо осведомился я. Хотя командир батальона гвардии капитан Батьков относился ко мне хорошо, даже очень хорошо, мне совсем не хотелось посвящать его в свои дела. Он был не сдержан на язык и мог под горячую руку возвестить о моих внеслужебных отношениях с Таней всему батальону. Капитан же Бахарев был человек ровный, спокойный, и чужую тайну без особой нужды разглашать не станет.
— Пишов до штабу. З другий роты солдат пропав.
— Как пропал? — недоуменно спросил я, испытывая в то же время облегчение, что комбата не будет при разговоре с замполитом.
— Учора послалы за новыми патефонными пластинками до сусидив у Лучаны. Так и не повернувся. А иты тут всього годыну. Звоныли туды, кажуть: не прыходыв, не бачылы. Дезертируваты вин тэж не миг: старый солдат… Тихов, може, вы знаете?
— Нет, фамилию слышал. А в лицо не помню.
— Ось воно як: боив нэма, а люды пропадають…
— Может, еще отыщется…
— Може, ще знайдеться… десь… в канави… з переризанным горлом…
— Думаешь, бандеры?
— Кому ж ще?
— Откуда они только взялись?
— А бис их знае!..
— Ну, пойду погляжу, что замполит делает, — сказал я подчеркнуто-безмятежно, чтобы скрыть от Зинченко волнение, с новой силой охватившее меня.
— Мабудь, до политбесиды готовляться…
— Сейчас проверим…
Я постучал в дверь.
— Войдите!
Замполит сидел за столом, освещенным двумя большими гильзами, и что-то быстро писал на листках. Похоже, он действительно готовился к политбеседе.
— А… доктор! Садитесь. Я сейчас. Допишу только.
Я сел на лавку в сторонке, чтобы не мешать и не отвлекать. То, что он велел подождать, могло означать лишь одно: у него было что сказать мне. Я всматривался в его сосредоточенное белобрысое
Потом Бахарев посмотрел на меня и весело объявил:
— Ну, ваше задание я выполнил, доктор.
— Спасибо, — я почувствовал, как предательски запылали у меня щеки.
— Передал записку в собственные руки. Ваша знакомая обещала сегодня же ответить.
Я еще раз поблагодарил.
— Приятная девушка.
— Возможно, — неопределенно пожал я плечами и встал. — Разрешите идти, товарищ гвардии капитан?
— Да, конечно, — почему-то удивленно ответил он. То ли ждал от меня каких-либо расспросов, то ли сам еще хотел сказать.
Но я боялся неосторожными вопросами о Тане приоткрыть тайну наших отношений и потому промолчал. Да и подумал, что вряд ли Бахарев стал бы что-нибудь утаивать от меня, если бы знал. Зачем ему это? К тому же он, я видел, благоволил ко мне. И все-таки до конца быть откровенным с ним я не решался: во-первых, боялся подвести Таню, а во-вторых, я был не в таких чинах, чтобы безнаказанно крутить на фронте любовь. Бахареву я сказал, что Таню знал еще до войны и нас связывает только крепкая боевая дружба. Не верить мне у него не было пока никаких оснований. Конечно, при желании он мог бы заглянуть в записку. И наверно, заглянул бы, если бы не доверял мне. А он доверял: иначе не стал бы предлагать вступить в партию…
Я вышел из хаты и, пожелав покуривавшему украдкой Зинченко спокойного дежурства, направился к себе…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
А у меня уже был гость. Нет, не Таня, как я вначале с оборвавшимся сердцем подумал, увидев в своем окне тонкую полоску света, а Славка Нилин, единственный человек в батальоне, от которого у меня не было тайн, старый друг и земляк. Он валялся на моей кровати, закинув ноги на спинку. На кирзовых сапогах, которые он поленился снять, висели куски грязи. Когда я вошел, он даже не переменил позы.
— Мог бы хоть сапоги снять, — сделал я замечание.
— Видишь, я аккуратненько, — показал он на спинку кровати.
— Что, мне взять твои ноги и придать им нормальное положение?
— Ну, ладно, черт с тобой! — сказал он и, спустив ноги, сел. — Я к нему с доброй вестью, а он даже полежать не дает.
— С какой вестью?
— На… держи! — Славка достал из нагрудного кармана сложенную в несколько раз записку и отдал мне.
Разворачивая ее, я чувствовал, как от нетерпения дрожали мои руки. Так и есть — от Тани…