Три повести о любви
Шрифт:
Не прошло и минуты, как дорога знакомо расширилась воронкой и показались первые хаты. А потом они пошли косяком, расступаясь перед нашей медленно ползущей машиной.
Крутой поворот, и мы очутились во дворе сельской школы, в которой разместился медсанбат. На мое счастье, начсанкора на месте не было, и я, быстро сдав раненого дежурному врачу, двинулся в обратный путь.
Теперь никакая тряска не была нам страшна.
— Давай жми на всю железку! — приказал я водителю.
Через минуту-другую мы были уже в лесу и неслись по собственным, еще свежим следам. Наш «форд» пер вперед, как танк, и только у самого моста ему пришлось сбавить скорость и аккуратненько перебраться
— Нервы, — сказал водитель.
— Да, нервы, — согласился я…
Мой взгляд снова отмечал давно примелькавшиеся вехи, только в обратной последовательности:
…жалкое немецкое солдатское кладбище…
…лесная опушка с видом на зеленые поля…
…черное пятно пожарища…
И вдруг меня точно обухом по голове огрело: а где те самые… те самые солдаты? По времени мы непременно должны были их встретить на обратном пути. До села, где нетрудно затеряться, они дойти не могли. За те четверть часа, что нас не было, они приблизились бы километра на два, не больше. Куда же они подевались? Свернули с дороги, чтобы идти лесом? Какой смысл? Прыгать с кочки на кочку? Шлепать по лужам?.. Странно, очень странно… Прямо как сквозь землю провалились!
А!.. Мало ли куда они свернули!.. Может быть, сидят в кустах по большой нужде… Втроем, одновременно?.. Да-а-а…
Мы выехали из лесу и пристроились к какой-то колонне автомашин с боеприпасами. Некоторым полуторкам, видно, не под силу было справиться с грязью, и их тянули на буксире мощные «студебекеры». Хорошо, что до нашего села было недалеко. Добрались с трудом, но своим ходом…
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Отпустив машину, которая подвезла меня прямо к хате, я пошел к себе. Проходя мимо окон санчасти, я увидел метнувшуюся на свою половину Ганну. Черт бы ее побрал, эту девчонку! Всякий раз, когда меня не было в санчасти, она пробиралась туда и хозяйничала, как у себя дома. Не скажу, что это не беспокоило меня. Мало ли что ей взбредет в голову. Правда, ядовитые и сильнодействующие средства я хранил в небольшом трофейном сейфе, ключ от которого всегда носил с собой. Но это означало лишь, что она сама не отравится и не отравит других. Однако даже безобидные порошки, попав в нетерпеливые и отчаянные руки подростка, могли наделать столько вреда, что его не исправит и десяток врачей. А ведь каждый пузырек, стоявший на столе, каждая таблетка таили в себе восхитительную тайну. Но что делать? Двери не запирались: заходи все, кому не лень, хочешь — с улицы, хочешь — из соседней комнаты…
Поэтому-то я и намеревался прямо сейчас поговорить с Ганной, строго-настрого запретить ей заходить в санчасть в мое отсутствие. Я по-настоящему был сердит и недоволен. И наверное, разговор вышел бы соответствующий — занудно-воспитательный и обидный для девочки.
Но едва я переступил порог комнаты, как увидел свой парадный китель с серебряными медицинскими погонами. Вместо того чтобы висеть на спинке стула, он валялся на кровати. Первая мысль была: не хватало еще, чтобы Ганна шарила у меня по карманам! Теперь, отчитывая ее, я бы не стал щадить ее самолюбия. Пусть и родители знают!
К счастью, в последний момент, когда я уже было направился решительными шагами на хозяйскую половину, я вдруг заметил краешек не до конца пришитого белоснежного подворотничка. От него тянулась белая нитка, на которой чуть
У меня сразу отлегло на душе. Поймал, как говорится, на месте преступления! Подшивала старому дураку свежий подворотничок. Похоже, она этим делом занимается давно. То-то я все время недоумевал: хожу день, хожу два, хожу три, целую неделю хожу, а подворотнички почему-то не пачкаются. И шею вроде бы мою не чаще, раз в день по утрам. А ларчик просто открывается…
— Ганна! — позвал я.
Она, видимо, ждала, что я призову ее к ответу, и, пунцовая от смущения, появилась на пороге. Вошла и легким движением руки прикрыла за собой дверь — чтобы родители не слышали.
— Давай подшей, — показал я на китель. — Раз начала…
— Я зараз! — с готовностью отозвалась она, схватив китель.
— Только запомни, — назидательным тоном произнес я, — чтобы это было в последний раз!
— Я ще вам чоботы чистила, — неожиданно призналась она.
— Это еще зачем? — вконец растерялся я. Действительно, в последнее время мои сапоги, несмотря на грязищу вокруг, выглядели вполне пристойно. Занятый другими мыслями, я относил это исключительно за счет своей аккуратности.
— А щоб в хату грязюку не наносылы, — она взглянула на меня исподлобья, и я хорошо увидел в ее глазах легкую усмешку. Бог ты мой, да она же кокетничает со мной. Этого еще не хватало!
— Давай договоримся, — сказал я строго. — Если мне нужна будет твоя помощь, я сам попрошу. Как сегодня утром, когда привезли раненого. А сапоги в Красной Армии каждый чистит себе сам. И подворотничок пришивает тоже. Ясно?
— Ясно, пане ликар, — снова заливаясь краской, ответила Ганна.
Она мяла в руках мой китель и не знала, что делать: то ли вернуть его, то ли докончить работу. И вдруг она спросила:
— А праты… стираты тэж сами будэтэ?
— Тоже… А это можешь подшить, — разрешил я. — В порядке исключения…
— Можно, я туточки посыдю? — похоже, она не хотела подшивать при родителях.
— Ну… посиди, — ответил я без особого восторга. Был самый момент выпроводить ее и сказать, чтобы в мое отсутствие сюда не заходила, но я не воспользовался им. От нее исходила какая-то трогательная беззащитность. Просто язык не поворачивался.
Ганна села на краешек стула и принялась за работу. Подшивала она неторопливо, аккуратно, старалась, чтобы выступающая часть подворотничка на всем протяжении тянулась ровной тонкой полоской. От большого усердия у нее на лбу выступили капельки пота.
— Я пошел снимать пробу, — сказал я. — Если кто придет, пусть подождет. Я быстро.
— Идить, пане ликар. Я зкажу…
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Батальонная кухня находилась в конце нашей улицы у костела. Я шел по подсохшей полоске земли у самой изгороди. Чтобы не поскользнуться, перехватывал руками колья.
— Товарищ лейтенант! — услышал я позади знакомый голос. Зинченко?
Я подождал его.
— Чулы, солдата того, що пропав… ну, Тихов… знайшлы, — сообщил он. — На дубу бандеры повисылы…
— Как, повесили?! — сердце у меня оборвалось.
— Як вишають? За шыю!
— Что же это такое, Зинченко?
— И на груды дощечку повисылы: «Так буде з усима москалямы!» От паскуды!
— Где он?
— Хто?
— Тихов?
— Повезлы на вскрыття. Може, ще сам повисывся?
— А потом на себя дощечку повесил: «Так будет со всеми москалями»?
— Так-то воно так. Тилькы в такому рази без вскрыття нэ можно.
— Да и с чего бы ему вешаться? Всю войну прошел, скоро домой возвращаться.