Три прозы (сборник)
Шрифт:
12 октября 1915 г. Понедельник Женя демонстративно – назло мне – ухаживает за Лялей. Пусть. Мне это даже смешно.
13 октября 1915 г. Вторник
Сегодня Алеша сказал, что хочет пойти на фронт. Мне стало страшно. Он хочет пойти добровольцем. «Я не имею права оставаться чистеньким при всеобщей грязи».
Мне страшно.15 октября 1915 г. Четверг
Сегодня сказала наконец маме, что хочу стать актрисой и после окончания гимназии поеду в Москву поступать на драматические курсы. Сперва она молчала, потом ее как прорвало. Стала кричать, что никуда меня не пустит, потому что меня затянет, как она выразилась, «омут богемной жизни». А я заявила ей, что решительно считаю буржуазную спокойную жизнь с ее сплошным обманом и скукой куда хуже – и хочу посвятить себя искусству. Она бросилась к буфету за каплями: «Да что ты понимаешь в театре? Все мечтают стать Ермоловыми или Савиными, а становятся содержанками богатых мерзавцев и изображают бедных поселянок в тысячных серьгах или превращаются в театральных кляч на сорокарублевое жалованье!» Я знала, что она будет против, и была готова услышать что-то в этом духе. Но потом она сделала такое, что я не смогу ей простить! Я уже уходила, а она крикнула мне вдогонку: «Посмотри на себя в зеркало! Разве можно с такой внешностью мечтать стать актрисой?!»
Я – ужасный, гадкий человек. Я ненавижу свою мать.
Алешенька, как17 октября 1915 г. Суббота
Папа – золото! Мой милый, добрый, умный папа! Мы с ним проговорили полвечера, и он сказал, что будет платить мне за уроки у Кольцовой-Селянской! Только я ничего не должна говорить матери. Папочка, чудесный мой, как я тебя люблю!
Во вторник первое занятие.18 октября 1915 г. Воскресенье
Сегодня опаздывала на репетицию, мчалась что есть духу, споткнулась, и тетрадь с ролью выскользнула на землю! Кошмар! Сразу села на нее – прямо на грязный тротуар. Все оглядываются, как на сумасшедшую. А я посидела, отдышалась и вприпрыжку побежала дальше. Почти не опоздала!
Алеша сегодня очень плохо выглядел. Он простыл и чихал. Я хотела увести его домой, но он досидел репетицию до конца.
Катин Виктор играет Добчинского и Бобчинского – находка нашего режиссера, что обоих играет один актер. Виктору и не нужно ничего специально играть – он и так Бобчинский и Добчинский в одном лице.
Оглоблина по уши влюблена в Кострова – опять краснела без конца, путала роль. Костров наконец не выдержал, взорвался, стал бегать по сцене, кричать на нее: «Выходишь на сцену – откуда? Из какой жизни? Что было за кулисами? Что ты там делала? Спала? Вот и появись заспанной, шлепая туфлями, волоча юбку! Ты жила за сценой – вот эту жизнь и принеси!» Она, конечно, в слезы. Ему пришлось просить у нее прощения. Даже стал на колени, когда та собралась вовсе уйти. Сумасшедший дом!19 октября 1915 г. Понедельник
Ходили с Алешей в «Возрождение». Фильм смотреть было интересно, а пересказать – ерунда какая-то. У скульптора Марио есть невеста, но он встречается со своей бывшей возлюбленной Стеллой. Свадьба не состоялась, и Марио в отчаянии уходит в монастырь. Там он работает над статуей. В это время в монастырь приезжает веселая компания, с ней Стелла. Она узнает Марио и пытается его соблазнить: «Ты меня не можешь забыть! Черты статуи – мои!» Тут он хватает молоток, разбивает скульптуру, потом убивает Стеллу, а сам бросается со скалы.
Вышли, идем под дождем. Весь Ростов под зонтиками и в галошах. Прижимаюсь к Алеше и думаю: какая-то там не любовь, а чушь. А любовь – вот, здесь: он и я.
Неужели Алеша действительно хочет пойти на войну? Как он может вот так взять и оставить меня?20 октября 1915 г. Вторник
Только что вернулась от Нины Николаевны. Какая она необыкновенная! Старая, но красивая, грациозная, умная! Знала всех!
И как все-таки несправедливо устроен мир! Все это никому больше не нужно! Вся ее жизнь, весь ее опыт, вся ее красота, все ее слова, знания, память о людях, истории – все уйдет вместе с ней!
О Кадминой, знаменитой певице, с которой в юные годы была дружна: «Дуреха! Отравилась на сцене спичками из-за отвергнутой любви!»
О себе: ушла из театра, потому что не хотела заканчивать комической старухой.
О партнере: «У него не должно быть потных рук».
О сценическом имени: когда стала актрисой, родня матери заставила ее переменить фамилию, чтобы не позорить семью. «Главное – чтобы совпадали инициалы, из-за меток на белье и вензелей на ложках».
Еще она мне сказала: «У тебя есть талант, деточка! Но этого мало. И трудолюбия мало. И любви к театру тоже мало. Всего мало! Нужно, чтобы горе постучало в твою дверь, – нужно все пережить и все узнать – и то, что не нужно знать, – тоже».
Зачем мне горе? Не хочу никакого горя!
У нее на подоконнике в большом горшке ничего нет, просто земля. Спросила: «Нина Николаевна, что это?» «Посадила косточку от лимона и загадала: если вырастет деревце – буду жить долго. Старушечья глупость».
На комоде фотография – ее второй муж, актер Селянский, очень красивый мужчина. Она увидела, что я разглядываю его, и рассмеялась. Стала рассказывать, какой он был пьяница. Что-то натворил, попал под суд, и перед слушанием дела адвокат ему говорит: «Только ни слова от себя! Вот я написал вам текст – выучите и сыграйте!» Оправдали. «Была его лучшая роль!»
И все объяснила мне про Хлестакова. Все очень просто! Я влюбляюсь ни в какого не в Хлестакова, а в Петербург – в ту далекую, настоящую жизнь! И даже не в Петербург, а просто в свою любовь. Я влюбляюсь в любовь! Так вдруг стало все понятно!
Вспоминала приезд Сары Бернар в Одессу. Французской знаменитости устроили обструкцию из-за ее еврейского происхождения, и на Дерибасовской кто-то даже бросил в ее карету камень. Бернар была в то время худая и рыжая. Все говорили о ее эксцентричности, что спит в гробу, ходит дома в костюме Пьеро. «А на самом деле – просто ломака. И ее хваленый голос в подметки не годился Ермоловой!»
Слушала и думала: неужели это просто зависть старой неудачницы? Одной все – мировая слава, успех, а другая прозябает на старости лет в каком-то Ростове. А таланта у нее, может, не меньше было, чем у знаменитой Сары Бернар. Так в чем же дело? Почему судьба одних жалует, а других наказывает?
Судьба моя! Будь ко мне ласкова! Пожалуйста! Ну что тебе стоит? Дай мне все!24 октября 1915 г. Суббота
Утром проснулась, и первое, что увидела, – пылинки в горке света. Получилась как горка поперек комнаты – из солнца и пыли, прочная, упругая – вот бы по ней скатиться!
Как здорово вот так просыпаться – возвращаться откуда-то в себя: надевайтесь, мои ручки, надевайтесь, мои ножки! – и знать, что тебя уже поджидает любовь!
Алешенька! Свет мой! Как же я тебя люблю! Как же я жила без тебя? Без твоих голубых глаз! А как они умеют менять свой цвет! Как я люблю смотреть, как они то сияют лазурью, то становятся серыми, то совсем чернеют, когда расширяется зрачок.
С Женей все было так сложно – прижаться, поцеловать, – а с Алешей так хорошо, так легко! Ужасно только, что не умею ему показать всей нежности, любви, преданности.
Как хорошо проснуться и знать – сегодня его увижу!4 ноября 1915 г. Среда
Домашние уроки Нины Николаевны: я осталась одна дома – нужно было прибрать – и вот стала представлять себе, что служу у какой-то сварливой барыни и она ходит за мной и ворчит, что я все не так делаю, – и то сделай, и там подотри! Сама с собой разговариваю.
А потом опять стала думать о нем. И вот села записать просто, что я его люблю.5 ноября 1915 г. Четверг И смех и грех! По пьесе я должна упасть «как подкошенная» – и вот вечером репетирую в своей комнате, вырабатываю падение – прибежала испуганная мама: «Что случилось?»
7 ноября 1915 г. Суббота
Оказывается, мама Алеши – эпилептик. Мы сидели у него в комнате, когда его позвал брат. Прибежали, она лежала на полу в припадке, вытянувшись, будто ее, как тетиву, натягивали на невидимый лук. Изо рта шла пена – я вытирала платком, а Алеша держал голову. Глаза закатились, она обмочилась, потом, после припадка, лежала как труп.
Бедный Алеша! Он так страдал!14 ноября 1915 г.
Сегодня произошло что-то ужасное. Мне кажется, я даже не осознала еще толком весь ужас. Но такое ощущение, что внутри, в душе, уже все им заражено.
Репетицию, как всегда, начали с упражнения – нужно было сыграть, будто персонаж только что убил свою любовницу. В соседней комнате убил, а теперь к нам вышел. Мы падали с хохоту под стол, особенно когда убийцу играл Виктор – он изображал, что расчленил ее и съел. А потом Костров мне сказал сыграть то же самое: я только что за дверью убила любовника. И вот я вышла в коридор, и вдруг меня как парализовало. Я – убила? Любовника? Какого любовника? Как это – убить? Как это – любовник? Алексей мне – любовник? Оттуда зовут, а я все стою. И понимаю, что ничего такого никогда не сыграю. И не могу, и главное – не хочу. Костров недовольно: «Ну где же ты?» Я отшутилась, крикнула им: «А я его отравила, а потом сама отравилась и лежу мертвая рядом».
Все смеялись, а мне вдруг стало страшно.
Господи, неужели я – не актриса?17 ноября 1915 г. Вторник
Перечитала и ужаснулась самой себе: о какой ерунде я пишу! Сегодня Алеша сказал, что уходит на фронт. Уже все решено. Он не говорил мне до последнего – не хотел расстраивать.
Была у Нины Николаевны и никак не могла собраться. Она сразу заметила, что со мной что-то не то, и была очень недовольна.
«Каждая актриса хочет сыграть настоящую женщину, влюбленную и несчастную». Не понимаю. Это неправда. Так не должно быть. Почему настоящая женщина должна быть влюблена и несчастна, а не влюблена и счастлива?
Она показывала мне что-то перед зеркалом – у нее в гостиной огромное трехстворчатое зеркало, в котором можно видеть себя во весь рост во всех поворотах. Я смотрела на нее и думала: какая она старая и никому не нужная. И не дай Бог дожить до этого. А она вдруг будто прочитала мои мысли, сказала: «Была, как ты, молодая, красивая и боялась старости – вот Бог меня наказал». И добавила: «Лучше быть старой, чем мертвой. Но это тебе еще не понять».
Читала монолог и вдруг разревелась – из-за Алеши. Нина Николаевна на меня закричала, хлопнула ладонью о стол: «Нельзя плакать по-настоящему! Пусть публика думает, что ты плачешь, сама же ты не должна плакать!» Я не могла больше продолжать урок, ничего ей не стала объяснять, извинилась, что плохо себя чувствую, и ушла.18 ноября 1915 г. Среда
Через неделю его со мной уже не будет.
Алеша – мой жених. Я – его невеста. Сегодня мы сказали это его родителям. Его мама заплакала, она в ужасе, что Алеша уходит на фронт, а отец поцеловал меня и сказал очень хорошие, важные слова. Назвал меня своей дочерью. Стал благословлять иконой, а взял ее вверх ногами – это заметил только Тимошка и рассмеялся, и всех тоже взял смех. Так было легко, так хорошо!
Мы повенчаемся, когда я окончу эту дурацкую гимназию.
Маме и отцу я ничего не хочу говорить. Потом, не сейчас. Знаю, опять все кончится скандалом и валерьянкой. Не хочу.
Алеша провожал меня домой, и мы зашли в Александро-Невский собор. В соборе было много приезжих. Вообще, город переполнен беженцами. Бегут в Ростов отовсюду – с юга спасаются от турок армяне, с юго-запада бегут галичане, с запада – поляки, украинцы, евреи – им теперь разрешили селиться вне черты оседлости, с северо-запада – прибалты.
Мы стояли со свечками в руках, и я представляла себе, как мы будем здесь венчаться. Смотрела на все и будто заключала мой собственный завет со свечками, и с васнецовскими росписями, и с мозаикой на полу, и с мраморными иконостасами и престолами, и с канадскими тополями в окошках, и с гулкостью свода, и с запахами ладана и растопленного воска – что они нас подождут и мы обязательно придем.
Алеша наклонился к моему уху и сказал, чтобы я посмотрела, как священник бьет по губам старух, которые.
На середине фразы заверещал мобильник.
– Baumann, Direktion für Soziales und Sicherheit [66] .
Все понятно – ищут переводчиков.
– Griizi, Herr Baumann! Kann ich Ihnen helfen?
– Wir haben einen Dringlichkeitsfall, hätten Sie jetzt Zeit zu kom-men?
– Nein, Herr Baumann, es tut mir leid, aber ich kann nicht.
– Schade. Es ist eben sehr dringend. Und ich kann niemand finden. Vielleicht könnten Sie sehr kurz bei uns vorbeikommen? Ich habe da einen jungen Mann bei mir, ich muss ihm etwas mitteilen. Aber er versteht nichts, weder Deutsch noch Englisch.
– Es geht wirklich nicht, Herr Baumann. Ich bin jetzt in Rom.
– In Rom? Schön! Wissen Sie was, vielleicht könnten Sie ihm etwas per Telefon ausrichten? Nur ein paar Worte. Der junge Mann steht hier neben mir, ich gebe ihm den Hörer, und Sie sprechen kurz mit ihm.
– Gut. Was soll ich ihm sagen?
– Also, er heißt Andrej. Es geht um zwei Brüder, Asylsuchende aus Weißrussland, aus Minsk. Sagen Sie ihm, dass sein Bruder Viktor gestern um 18 Uhr vor dem Durchgangszentrum in Glatt bewusstlos aufgefunden wurde. Er lebte noch, aber starb unterwegs ins Spital. Es ist nicht klar, was passiert ist. Entweder hat ihn jemand aus dem Fenster gestossen oder es war ein Selbstmord oder ein Unfall, die Ermittlungen laufen noch. Alles zeugt davon, dass er betrunken war. Er ist vom dritten Stock mit dem Hinterkopf auf den Asphalt gefallen. Wir haben versucht Andrej das zu erklären, aber er hat nichts verstanden. Das ist alles.
– Gut, Herr Baumann, geben Sie ihm den Hörer [67] .
Трубка сказала совсем мальчишеским испуганным голосом:
– Алло?
– Андрей, такое дело. Твой брат Виктор…
– Что-то с ним случилось? – голос у трубки стал совсем тихим.
Сказал все, что нужно было сказать.
Какое-то время трубка молчала. Потом послышался странный звук, похожий на икоту.
– Алло, Андрей, ты меня слышишь?
Сдавленное, между икотой:
– Да.
– Передай трубку господину Бауманну.
Снова бодрый полицейский голос:
– Baumann.
– Ich habe es ihm gesagt, Herr Baumann.
– Merci vielmal! Und schönen Tag noch!
– Ihnen auch! [68]
Алеша наклонился к моему уху и сказал, чтобы я посмотрела, как священник бьет по губам старух, которые идут прикладываться к кресту, а девушкам протягивает крест мягко.
Я на него сперва обиделась, а потом вдруг стало так стыдно, что я из-за такой ерунды на него могла обидеться! Господи, а вдруг его убьют! Как же я буду жить? И снова стало так страшно, что ноги подкосились, схватилась за Алешу, чтобы не упасть.20 ноября 1915 г. Пятница Именины у Ани Трофимовой. Танцы, смех. Выбежала в уборную, заперлась, разревелась. Как можно веселиться, если он через три дня уедет – и, может быть, навсегда.
22 ноября 1915 г. Воскресенье
Завтра Алеша уходит на фронт.
Мы ходили по улицам, замерзли, зашли в кинематограф. Ничего не видела – только шевелящийся слепой луч в темноте. Было странно и невозможно – завтра он уедет на фронт, а мы тут сидим, смотрим какую-то ерунду. Я потянула его за руку: «Пойдем!» Ушли, не досмотрев до конца.
Не знаю: писать об этом или нет.
Напишу.
Мы пришли к нам. Поднялись ко мне в комнату. Я заперла дверь изнутри. Выключила свет. Обняла его. Сказала: «Возьми меня, Алеша!» Так мы стояли, обнявшись посреди комнаты. Он стал говорить, что не может так, а я сказала: «Я так хочу!» Оба боялись и стеснялись. Нет, ничего не буду писать.
Я ничего не понимаю, что произошло. Знаю только, что я все сделала не так!
На душе очень тяжело. Все было и больно, и стыдно. Ничего не получилось. Он ушел, ничего мне не объяснил. Что? Что я сделала не так?
Алеша, как я тебя люблю и как мне плохо и страшно!