Три русских концерта
Шрифт:
Annotation
В. В. Стасов
Комментарии
В. В. Стасов
Три русских концерта
Во всем, что касается музыки, свое составляет у нас какое-то необыкновенное исключение, его у нас почти вовсе нет. Концерты и опера, сочинения и сочинители, капельмейстеры и учителя, певцы и музыканты — все чужое. Мы до того привыкли к этому порядку вещей, что никогда не чувствуем его постыдности, ничуть не помышляем о его перемене. Если иной раз и является что-нибудь свое, то мы либо его знать не хотим, либо добродушно смешиваем со всем, что взято у других на прокат. Действительную самостоятельность мы различаем всего труднее и реже.
Школа, которую основал недавно Г. Я. Ломакин, такое явление, которого
Правда, оба концерта новой музыкальной школы имели огромный успех, и при этом произошло все, что обыкновенно служит признаком удовольствия, внимания и даже сочувствия публики: была и полная зала, были и бесконечные вызовы, было и упорное требование повторить иные пьесы, была и поднесенная капельмейстерская палочка, были и похвалы газет — все было. Но что же дальше? Ничего, как всегда. Публика осталась довольна на эти разы, останется довольна и вперед. Пусть в будущем году или, пожалуй, еще много лет сряду повторяются такие же точно концерты: всякий раз будет опять в зале много народу, все опять придут в искренний восторг и выскажут его в бесконечных рукоплесканиях. Но ведь так было много раз и прежде. Г. Я. Ломакин уже и прежде нынешнего года являлся перед публикой с удивительным хором, им составленным и выученным. Но что же из этого? Кроме приятно проведенного вечера, тут не выходило никаких результатов, ни последствий. Ни понятия, ни вкусы, ни требования музыкальные ни на волос не изменились. Значит, публике, в сущности, до всего этого дела нет: не вздумай г. Ломакин давать еще новые концерты, никто о них и не вспомнит, никогда о них и помину не будет. Значит, на публику нечего и рассчитывать: кроме ее присутствия и одобрения, от нее нечего ожидать. Надо, чтоб школа сама собой шла к настоящей своей цели, чтоб ей было совершенно ясно, что она такое, на что она нужна и какие ее задачи. Может быть, лег 30 уже существует у нас мастерское учительство Г. Я. Ломакина. Кто в эти годы не перебывал в его классах или под его управлением! Сколько прошло через эти классы людей всех сословий и возрастов! Не совершилось ли от того какое-нибудь музыкальное развитие у нас, подвинулось ли у всех этих людей художественное понимание, разнеслись ли вместе с ними то целой России зерна для будущих всходов? Нет, в 30 лет они ничего не произвели, ничего не посеяли и не вырастили. Разве не то же самое ожидает и нынешнюю школу?
Мы необыкновенно способны к музыке; нынешние концерты новой школы отлично доказывают это.
В несколько месяцев у нас способен вдруг образоваться такой хор, на который в других местах нужно было бы, может статься, несколько лет. Он послушно и талантливо повинуется мастерской руке, которая берется им управлять, он готов все выполнить, готов дойти до всякого совершенства, но — отнимись управляющая рука, всему тотчас же конец, все исчезает. Он отличное орудие, но надо, чтоб он был в чьих-нибудь руках; сам по себе он и нем, и бесплоден. Перестань сегодня Г. Я. Ломакин быть во главе такого хора, брось он музыкальную школу, завтра же и хор, и школа пропадут, как все у нас пропадает, где нет одного человека, решившегося взять все в свои руки и все вести. Завтра же и от хора, и от школы не останется никакого следа, точно их никогда не бывало.
Поэтому, хотя мы желаем начинающейся школе, чтоб она все более и более росла, расширялась и захватывала в свой круг все более людей, из которых приготовляла бы превосходные музыкальные орудия; хотя мы желаем, чтоб скорее повторились такие же великолепные концерты, как те, что даны были в нынешнем году, но желаем ей и еще чего-то другого. Все эти музыкальные торжества, все эти громадные хоры, поющие как один человек, весь этот талант, все это умение покажутся вдруг чем-то печальным и горьким, когда представить себе, что это точно блестящий фейерверк, который через минуту потухнет, ничего не оставя после себя. Оттого-то теперь, когда долгие годы показали, что такое значит у нас дирижер и что исполнители, нам все более надо заботиться о дирижере. Что делать, если иначе нельзя! Нам меньше нужно воспитание исполнителей, чем воспитание дирижеров. Что певцы — за ними никогда остановки не будет, это мы теперь уже знаем. При первой надобности, по первому призыву явится их сколько угодно десятков, сотен, и все певцов самых отличных, самых способных. На что накоплять, размножать их массы, когда некому будет сделать из них что-нибудь дельное, направить на настоящее. Без такого дирижера, как нынешний, все равно, что они есть или нет. Дайте, на другой же день ломакинского концерта, эти самые хоры в руки другому, и вы их не узнаете. Примеры мы уже видали. Итак, нам нужны дирижеры, которые приготовляли бы отличные хоры и управляли бы ими с талантом и тем постоянно воспитывали бы настоящее музыкальное чувство нашего племени. Это музыкальное чувство развивается до здорового, сильного роста — лишь медленно и туго. Надобны долгие годы, не останавливающаяся, постоянная работа над несколькими сменяющимися поколениями, чтоб пропала нынешняя апатия и пассивность, чтоб музыкальное развитие перестало быть делом внешним и чтоб прежние послушные орудия развернули во всей силе и самостоятельности те талантливые способности, которые в них покуда спят. До тех пор нам нужнее всего дирижеры.
Так пусть же приготовит себе наследников по дирижерству тот самый Ломакин, который превосходит все, что мы до сих пор знали по этой части. Хотя бы пришлось перепробовать наперед понапрасну сотни людей из числа являющихся в его школу, пусть он выберет из них людей способных и воспитает их к тому делу, в котором сам достиг такого необыкновенного совершенства, пусть передаст им все, что передано быть может из его умения, мастерства, и его роль в истории нашего музыкального искусства будет еще выше и значительнее. Один такой наследник будет больше значить, чем
Но кроме всего этого есть еще и другие задачи у музыкальной школы. Школа эта создана для того, чтобы из нее выходили отличные хоры. Она этого достигнет, постоянно будет достигать, в этом нечего сомневаться, судя по тому, что мы до сих пор видим. Но вот что необходимо: эти хоры должны быть — нынешние. Казалось бы, это такое простое требование, которое само собою разумеется и про которое нечего говорить. Но на деле оно не так. До сих пор еще слишком крепко держатся предания о знаменитых хорах прошлого столетия, начиная от сикстинской и всяких других капелл и до хоров разных баричей прежнего времени, по тогдашнему любителей просвещения и покровителей искусств; до сих пор слишком веруют в недосягаемость этих хоров и благоговейно стараются достичь их величия. Неужели и новой школе с благоговением смотреть на эти старинные, заплесневшие идеалы и добиваться их отцветших совершенств? Неужели это нужно, неужели это позволительно?
Что такое хор? Это такое же орудие, как оркестр. Оба только тогда имеют настоящий смысл, когда выполняют художественные задачи своего времени, когда выражают во всей силе и со всевозможным совершенством то, к чему способна, до чего дошла музыка их времени. Хоры и оркестры прошлого столетия были, конечно, не что другое, как портрет с тогдашней музыки, и способны были только на то, на что была она способна. Боже нас сохрани от оркестров и оркестрового исполнения XVIII столетия! Мы бы от них умерли с тоски, они бы нас заморили. Но точно так же боже нас сохрани и от хоров и хорового исполнения того времени! Мягкости и нежности, нескончаемые адажио, расплывающиеся пианиссимо, от которых млели чувствительные сердца маркизов с золотыми табакерками и падали в обморок маркизы в роброндах, скользят по более здоровому и крепкому поколению нынешнего времени и не растрогивают его, а возбуждают только скуку и утомление. Церковная и оперная музыка прошлого столетия почти вся, от начала до конца, кажется нынешнему слушателю вялою, невыносимою, надоедающею — столько в ней условности и школьной формы, такое отсутствие огня, жизни и энергии, так много разнеженной сладости, чувствительной приторности. Исключений очень мало — два-три сочинителя, и то в немногих лучших созданиях их. На что же нам воскрешать то исполнение, которое только для этой музыки и годится? Теперь другое время, другая музыка, давайте же нам и другое исполнение.
Опять-таки нам нечего подражать и чужим хорам нынешнего времени. У тех свои задачи, а у нас свои. Только на исполнении того, что создано своим, отечественным искусством, создаются самобытные исполнительские таланты: в исполнении своей музыки состоит вся главная задача и слава нынешнего хора; здесь только почерпнет он всю настоящую силу, вдохновение и своеобразность.
Значит, выбор исполняемого и выбор исполнения играют теперь необыкновенно важную роль. В них все. Такому удивительному хору, как хор новой музыкальной школы, все может и должно быть доступно; ни которой из прежних музыкальных эпох, ни которого из прежних сочинителей не должен он обходить в презрительном незнании; отказываться от того прекрасного или великого, что создано прежними мастерами, было бы жалкою ограниченностью понятия и вкуса, но сквозь все должна просвечивать главная задача: выполнять нынешнее и свое. И то и другое нынче каждому всего важнее и драгоценнее. Как ни мало создано русскими композиторами, но оно есть, и то, что есть, — оригинально, своеобразно, а мы и до сих пор не слыхали его в таком исполнении, к какому способен хор, управляемый г. Ломакиным. Мы всегда слышали русские хоры лишь в небрежной карикатуре. Тем менее было бы позволительно новому хору выполнять вещи незначительные, ничтожные или бесталантные. Мы до сих пор слышали так мало хорошего: на что же нам слушать пустяки? Хор, управляемый г. Ломакиным, его чрезвычайные силы, его удивительное умение должны итти лишь на выполнение того, что есть самого талантливого, самого значительного в музыке, а концерты музыкальной школы должны быть столько же строго обдуманными, сколько и великолепно выполненными музыкальными торжествами. Средства великие обязаны служить и задачам великим. Одна забава и увеселение публики не могут уже тут итти в расчет.
Теперь еще иное. Бесплатная ломакинская школа есть первая до сих пор действительно русская музыкальная школа. Чтобы выполнить все свое назначение, она должна сделаться в самом деле народною: у ней есть к тому все средства. В каждом из ее концертов, конечно, каждому было всегда очень приятно видеть блестящий взвод дам и кавалеров, участвующих в хоре: все они служат доказательством сочувствия разных классов общества к важному для нас художественному делу. Но во сто раз еще было бы лучше, если бы раздвинулись густые ряды кринолинов и фраков и выступили вперед те длиннополые сюртуки и сибирки, которые за ними прячутся; если бы этих, без нужды робких и трусливых, стало все больше и больше прибывать в школе и если бы к ним прибавились теперь еще покуда не появлявшиеся в ней: швея из магазина, девочка-портниха, горничная, шляпница, одним словом, все те из трудящегося класса, которые еще недавно с такою жадностью бежали в воскресенье в общую Бесплатную школу. Кринолинам и фракам и так есть где и у кого учиться, есть где слушать музыку, где образовать понятие и умение. Этим — негде больше, для них и должна существовать. Бесплатная музыкальная школа, а их-то именно там и нет. Но в ком же, как не в них, кроется вся наша сила, вся наша надежда на будущее искусство, весь главный запас и материал нашего музыкального развития? Рано или поздно оно придет, оно поднимется. Неужели же новая, так прекрасно и счастливо начинающая школа согласится сама вырвать из венца своего самые свежие, самые могучие листья? Какие голоса, какие таланты может она вывести на свет! Какие небывалые хоры, быть может, появятся тогда и затмят даже все, что до сих пор так талантливо собрано и создано Бесплатною школою! Пусть только она перестанет быть исключительно барскою, господскою. Не много нужно стараний и хлопот, чтобы все классы общества уравновесились.