Три влечения Клавдии Шульженко

Скороходов Глеб

– Ну как я могла забыть пояс для «Давай закурим»! Ведь Слава специально сшил мне его – смотрите, какой он удобный, накладной, чтобы я могла держать по-солдатски руки в карманах. Ну, зайди я только на секунду за кулисы – Шура с поясом там стояла наготове! А я, как дебютантка, увлеклась поклонами и потеряла голову!

Не помню, не помню, не знаю

Я слышал первый романс из репертуара Шульженко – «Шелковый шнурок». Музыка Константина Подревского, сочинение 1926 года. Романс-гиньоль. Его она пела в самом начале

своего пути.

В каждом куплете героиня рассказывает о своем милом, что «строен и высок, ласков и жесток», и (это в первом куплете) больно хлещет ее шелковым шнурком. Во втором – об измене ему, в третьем – о его самоубийстве на том же шелковом шнурке. И после каждого куплета – припев, раз от разу меняющийся: судьи, выясняющие причины суицида, задают героине вопрос за вопросом. Последний, третий, звучал так:

Потом, когда судьи меня опросили:«Его вы когда-нибудь все же любили?»Ответила я, вспоминая:«Не помню, не помню, не знаю»…

Это «не помню, не помню, не знаю» в каждом припеве звучало без изменений, но, зная артистический талант Шульженко, можно представить, как она это пела…

* * *

На следующий день после юбилея Клавдия Ивановна спросила:

– Глеб Анатольевич, а вы заметили, что было с «Тремя вальсами»?

– Да, – ответил я, – и испугался очень.

– А я! Тряски нервное желе? Никак не могу понять, что со мной произошло. Ночью меня разбуди – сразу же скажу любую строфу. А тут посреди песни – вдруг провал, не помню ни одного слова. Боря шепчет мне: «У Зины красивые руки! У Зины…» А я как в тумане, и слышу его и не слышу.

– Никто ничего не заметил, – успокаивал я Клавдию Ивановну. – Вы же имеете право на паузу.

– Нет, нет, не говорите, – не соглашалась она. – Достаточно того, что это заметила я. Вы не представляете, как это страшно.

Многие тогда считали и считают до сих пор, что юбилейным концертом Шульженко попрощалась с публикой.

– Как красиво она ушла! В полном блеске своих сил и возможностей! – приходилось слышать не раз.

Но известному изречению «Со сцены лучше уйти на год раньше, чем на день позже» певица не последовала.

Спустя две недели она повторила программу юбилейного вечера, но уже не в Колонном зале, а в Доме литераторов. Силантьевцы там разместиться не могли, да на них никто и не рассчитывал: многочисленный эстрадно-симфонический оркестр был не по зубам скромному писательскому клубу – и сцена для него мала, и касса не та. Шульженко пела с ансамблем «Рапсодия», с которым проработала несколько лет. Весь ее репертуар он знал превосходно. Мандрус снова сидел за роялем.

И снова на «Трех вальсах» провал. Начало третьего куплета:

А вчера мы позвали друзейНа серебряный наш юбилей.Тот же голос сказал мне: «Друг мой,Первый вальс ты танцуешь со мной?»

Шульженко поет превосходно, точно изображая постаревших героев. И вдруг на словах «Профессор, ты вовсе не старый» она остановилась. Замер и Мандрус. А Шульженко, повторив «Профессор», неожиданно улыбнулась и добавила не по тексту: «Ну какой ты профессор!»

Дальше я ничего понять не мог. Мандрус ударил по клавишам, но смотреть на певицу, которая мучительно пыталась что-то вспомнить, не было сил. Уже казалось, что все кончено и Шульженко сейчас покинет сцену, но она на удивление спела финальные строчки в полном согласии с мелодией:

Помнишь ли юности нашей года?Им никогда не забыться.Ах, как кружится голова.Как голова кружится.

Гром аплодисментов потряс зал. Но после того вечера Шульженко навсегда вычеркнула «Три вальса» из своего репертуара.

А выступать она продолжала. Гриша Парасоль, руководитель «Рапсодии», рассказал, что на одном из сборных концертов, где Шульженко должна была спеть только три песни, то же самое произошло с миниатюрой Жарковского «Немножко о себе», которой она обычно заканчивала свое выступление. Заканчивала на протяжении десяти лет.

В тот раз последний куплет песни она не могла вспомнить и ушла, помахав зрителям рукой, под звуки ансамбля, который в растерянности продолжал играть. «Да просто надо не стареть» публика не услышала никогда больше. Шульженко выбрасывала из своих программ одну за другой песни, слова которых по непонятным ей причинам вылетали из памяти.

Когда летом 1983 года Центральное телевидение решило сделать о Шульженко фильм, сценарий поручили мне. Самым трудным оказалась запись закадрового текста: Клавдия Ивановна часто пропускала слова, иной раз говорила, не очень понимая смысл фраз, жаловалась, что машинопись ей трудно читать. Весь текст мы переписали крупными, «печатными» буквами, но это мало помогло.

А снималась она с охотой, была естественна и искренна, будто почувствовала себя на сцене, и камеру не замечала. Только с дублями ставила порой всех в тупик.

Одна из первых сцен. Клавдия Ивановна у рояля поет под аккомпанемент Мандруса танго «Портрет».

– Здравствуйте, Клавдия Ивановна, – вхожу я. – Вы занимаетесь?

– Да, восстанавливаю прекрасную, но забытую песню.

– Нам пора ехать на студию, – говорю я.

– Я готова. Нужно только переодеться, – соглашается она.

Сцена снята, но у оператора что-то не так получилось.

– Прошу второй дубль, – говорит он и поясняет: – Клавдия Ивановна, еще раз эту сцену, только, пожалуйста, не поворачивайтесь ко мне спиной.

– Здравствуйте, Клавдия Ивановна! – вхожу я и встаю так, чтобы она оказалась лицом к камере.

Но Шульженко, недослушав меня, неожиданно восклицает:

– А, снова вы! Мы же уже здоровались!

Делаю вид, что все так и нужно, и спрашиваю:

– Вы занимаетесь?

– Боре уже надоело в сотый раз играть одно и то же! – сообщает она.