Три влечения
Шрифт:
Когда формы любви – по лобовому способу В. Черткова – прямо выводят из форм общества, любовь перестает быть чувством и становится чем-то вроде надстройки над базисом. Вульгарный социологизм не видел в цепочке «общество – человек – любовь» ее центрального звена, человека, и этим резко упрощал, делал неверным все понимание любви, всю ее сложную зависимость от общества. Думая, что они говорят о любви, вульгарные социологи говорили не о любви, а о каком-то рационалистическом, чисто мировоззренческом чувстве.
Истинно марксистский подход враждебен упрощенчеству, он стремится понять все своеобразие, всю уникальность любви как исключительно сложного
Вспомним то, что здесь уже говорилось. Любовь – как бы внутренняя тень человека, и то, какая она, зависит от того, какой он. Любовь – и тень тех условий, в которых живет человек, и как жизнь ростка зависит от почвы, в которой он сидит, так и жизнь любви зависит от ее почвы, от ее среды. Эта двуединая призма позволяет уловить всю сложность любви, всю ее зависимость от человека и общества, от людской психологии и от эпохи.
У любви есть как бы две ипостаси, два измерения: внутреннее – любовь-чувство, любовь-состояние – жизнь сердца, психологическая материя любви; и внешнее – любовь-отношение, жизненные связи любящих, нравы и обычаи любви.
Любовь-чувство прямо зависит от человека – от его исторического типа, от склада его психологии и биологии; от среды, общества она зависит косвенно, опосредованно – только через человека.
Любовь-отношение прямо зависит, во-первых, от среды, общества, во-вторых, от человека – от его исторического типа, его психологии и биологии.
Только такая вот сложная методология ухватывает всю сложность любви, всю ее непростоту и запутанность, только она умеет схватывать все лабиринты пружин, которые правят любовью.
В книгах о любви, написанных в XX веке, много говорилось о любви-отношении, о нравах и обычаях любви, и мало – о психологии любви как чувства, о том, как эта психология меняется с ходом времени, и как эти перемены зависят от перемен в социально-исторической психологии человека. Это самое трудное в любви, на карте ее здесь лежит больше всего белых пятен – и черных пятен, которые несут упростители.
Любовь – явление не социальное, а социально-психологическое и социально-биологическое. Поэтому она зависит от общественно-исторической почвы по-особому – через психологию человека (которая, конечно, имеет социально-исторический характер). Любовь – как чувство – это общечеловеческое, родовое чувство. В своем внутреннем измерении, психологическом, она не имеет классового характера, а имеет характер социально-исторический. Классовый характер – у «внешнего» измерения любви, у любви-отношения: у нравов и обычаев любви, у ее жизненных форм, у житейских отношений людей. Только через них – опосредованно – идут классовые влияния на само чувство любви, да и то не на психологическую материю этого чувства (тут они идут через тип человека), а на его протекание, его судьбы. Это, видимо, и есть диалектико-материалистическая призма, через которую в истинном свете видны социальные корни любви.
В шестидесятые годы у нас возродилась социология семьи и брака, которая угасла в тридцатые годы. Она изучает почву для семейных отношений, сами эти отношения, место в них любви и других чувств, сдвиги в половой морали, домашний труд и его влияние на семейную жизнь, роль службы быта и многое другое. Больше стали писать о семье и демографы,
В маленьком отряде социологов семьи выделились ученые, которые тяготеют к коренным вопросам семейной жизни; практическая важность их работ обычно соединена с теоретической вескостью. Среди них – С. И. Голод, который изучает любовные нравы и сексуальное поведение людей; его исследования половой морали – первые у нас (и единственные) после двадцатых годов. Л. А. Гордон и Э. В. Клопов на очень богатом материале исследуют острые противоречия быта и домашнего хозяйства. Философ и социолог И. С. Кон широко ставит в своих трудах кардинальные проблемы социологии и психологии любви и половой морали, разрабатывает социологию личности, которая очень важна для изучения семьи и брака.
Н. Я. Соловьёв пишет о разводах и конфликтах в семье, о семейном воспитании и подготовке молодежи к браку. Эне Тийт (Эстония) исследует супружескую совместимость и любовные идеалы молодежи. З. И. Файнбург изучает эмоциональные фундаменты супружества, ищет, как связана судьба брака с его психологической атмосферой. А. Г. Харчев тяготеет к панорамному, теоретически заостренному исследованию семьи и брака, к комплексному изучению домашней и трудовой жизни женщины. Н. Г. Юркевич, также изучающий брак комплексно, получает важные материалы о климате семейных отношений, о стаже разводящихся и факторах разводов, о связи между делением домашних нагрузок и удачностью брака. З. А. Янкова – тоже на богатом материале – выдвигает новые сложные вопросы – о новых социальных и семейных ролях женщины, новых противоречиях в ее домашней и трудовой жизни, о семейном и трудовом равенстве и неравенстве.
Среди демографов, пишущих о семье, особенно выделяются труды А. Г. Вишневского, А. Г. Волкова, Л. Е. Дарского, В. И. Переведенцева, Б. Ц. Урланиса. Огромную важность для понимания биопсихологической стороны любви имеют труды наших крупнейших сексологов Г. С. Васильченко и А. М. Свядоща.
Работы этих и других ученых дают важные знания о нынешней семье, нынешнем браке. Но проблемы любви чаще всего затрагиваются в них лишь косвенно или внешне, без погружения в ее глубины (выделяются здесь только работы сексологов С. И. Голода и И. С. Кона).
Вообще после неудачного залпа середины шестидесятых годов наши философы и этики почти перестали писать о любви. В семидесятые годы о ней были написаны только две книги: двухтомная «Эволюция любви и семьи» Адо Адояна (Ереван, 1967 и 1972, на армянском языке) и «Человек любящий» Льва Литвака (Пермь, 1973). Такой неурожай – это, конечно, еще одно проявление научного невнимания к этой важнейшей области жизни.
Кое-что о поисках смысла жизни
До прошлого столетия в фокусе внимания искусства не меньше стояла частная жизнь человека, чем общественная. В XIX–XX веках центры тяжести перемещаются, и искусство все больше говорит о социальном строе, о поисках новых устоев жизни.
В последнее время оно начинает следить за новейшими социальными сдвигами, которые зарождаются в глубинных устоях общества. Нынешнее разделение труда скоро, видимо, подойдет к своим пределам, за которыми дробление уже невозможно. В подспудных слоях жизни начинают рождаться противоположные процессы. В самом развитии техники, промышленности, науки, в общественных отношениях, в сознании людей появляется тяга к синтезу, к слиянию дробящихся частиц жизни.