Три времени ночи
Шрифт:
Она всегда будет считаться жертвой. Жертвой! Анна снова видит ее, почти лишившейся чувств, с закатившимися глазами, точно душа покинула тело… Это она ведьма, колдунья. Трусливая и лживая, нерешительная, и Лоран предпочитает ее. Дьявол, если дьявол существует, предпочитает ее, а Анна готова с закрытыми глазами идти до конца к неведомым берегам… И несмотря на то что Кристиана умирает от страха, Анна завидует ей, жестоко завидует. Это, наверное, хорошо — так бояться… Бледная женщина с узкими глазами тоже боится, когда снова приходит с наступлением ночной темноты.
— Ну?
— Да, мне кажется, мне показалось, что…
— Ничего еще не сделано. Нужно провести всю ночь на кладбище. Вы должны держать свечу пламенем вниз, и вы скажете…
— Нет, я никогда не осмелюсь, — простонала женщина. — Мертвецы меня заберут!
— Если
И вдруг она вспомнила монастырскую латынь. Воспоминания о латыни наполнили ее другими воспоминаниями, смутными страхами, дрожью; как это все было давно — она тогда училась писать… Женщина смотрит на нее с подобострастным ужасом. Игра, простая игра, полная недоверия. Слова молитв искажены, и вот их предлагают, как панацею, как лекарство дьявола. Но это всего лишь попевка, ничего не значащие слова, как дети распевают считалки. Oremus et vobiscum cantabus Deum nostrum. Всего лишь попевка. Даже лучше: она воспроизводит задом наперед коротенькую молитву, которой ее научила Мари. Неужели женщина сейчас засмеется или рассердится: «Маленькая соплячка!»? Ничего подобного.
— В котором часу нужно это говорить?
— Как только пробьет полночь.
Ну конечно же в полночь, в час шабаша, в полночь, в час дьявола, когда встают мертвецы, звенят цепи, этой женщине полночь покажется вполне подходящей. А Анне подходит этот час? Ведь она дурачит женщину? Коротенькая молитва Мари де ля Круа, использованная для детской игры, чтобы посмеяться над посетительницей, — что это: шутка или святотатство? Молитва краткая, но такая мощная, что уносила Мари в неведомые дали, — прекрасную птицу, неподвижную, точно чучело… Увидим. Обязательно увидим: надо испытать эту короткую молитву. Анна держит ее в руках, как трепещущую голубку. Вот эта молитва и должна показать, кто она: бумажная птичка, летящая на крыльях ветра, или…
— Теперь повторяйте за мной.
Женщина повторяет. Но она произносит слова, будто кирпичи ворочает. Побелевшее лицо лунатички в сумерках сада. Она всему верит, на все готова ради того, чтобы услышать два слова, произнесенных шепотом, ночью, в постели за занавеской. И потом:
— Возьмите.
Золотая монета. Она почти извиняется. Все, что у нее есть; наверное, нелегко было сэкономить эту монету, она, конечно, терпела лишения, они ведь не богаты, надо еще кормить троих детей и свекровь впридачу… Она пускается в объяснения, приводя отвратительные подробности, она унижена, однако за этим унижением скрывается ненависть, она говорит неискренне, как говорят с кредиторами, людьми из замка, прево, сильными мира сего. Смотрите, Анна стала сильной мира сего! Она немного опьянена, немного боится. Через три дня женщина приходит сияющая:
— Все получилось! Он свободен от чар! Спасибо, спасибо!
А потом, когда Анна встречает эту женщину на улице, та не здоровается и старательно отворачивается к стене.
Анне горько, и все же она горда. Она представляет себе женщину, дрожащую от страха, на кладбище, с нелепой свечой в руке, в ночной рубашке под накидкой, уверенную, что сейчас случится что-то необычайное.
— «Он свободен от чар!»
Вот дура несчастная! Да еще и неблагодарная. Но, однако, что она могла видеть?
— «Он свободен от чар»!
Что же все-таки подействовало: нелепая тарабарщина, мертвецы на кладбище или молитва Мари де ля Круа?
— «Иди, тебя спасла твоя молитва».
Так что вера, которая спасает, разве может исходить от дьявола? Разве достаточно назвать его, используя любые пришедшие в голову слова, сочинить любой церемониал, чтобы он пришел, чтобы он помог… В глубине души Анна старается отыскать какую-то дрожь, какое-то, пусть самое малое, изменение, которое бы предупредило ее о присутствии… Ничего подобного. И она вызывает в памяти мгновение, в которое на неблагодарном лице появилось подобие какой-то нежности, как будто пером по нему провели; была ли у Анны в этот миг мысль, лишенная иронии, ревности, мысль сыграть перед этой женщиной носительницу сокровений, жестокий детский фарс? Может дьявол сделаться ребенком?
— «Он свободен от чар»!
Мог ли дьявол на самом деле внять мольбе этой женщины? А если мог, то какой ценой? Мог дьявол творить добро? Вот кого воспитали Черные сестры! А может так быть, что дьявол — это тот черный человек в маске, может ли считаться договором этот краткий позорный миг, соитие, какое она наблюдала у животных, это нечистое, малозначительное событие… И это ваши страхи, ваши мечты об обладателе неведомой мощи? Полет, животное влечение, грубый мир — все это она знала с детства. Одно с другим не сходится: кто такая, к примеру, Кристиана — безумная плоть без лица или прекрасная хозяйка «Трех тюльпанов»? Когда она играет? А другие: нищие, горожанки, толстые торговцы, эта тайная жизнь, их превращения — как это можно объяснить? Владеет ли она в действительности тайной, не имея возможности поделиться ею с кем-нибудь? Потому что она совершенно не изменилась.
— Лоран, Лоран, неужели нет ничего другого?
В холодных глазах Лорана вдруг вспыхивает бесконечная грусть зверя в клетке, сомнение, которое может быть и надеждой.
— Я не знаю, девочка, я ищу.
На мгновение единые, они смотрят на Кристиану, которая сортирует разнообразную добычу, пряча одно и выставляя на продажу другое, она посылает цыгана в подвал, толстого Жака на чердак. Может быть, она знает что-нибудь особенное, она, которую шабаш вычерпывает до дна, удовлетворяет и волнует, она, кто несет в себе воспоминания, как ребенок, с гордостью, отвращением, страхом и желанием.
— Приходится искать все дальше и дальше, — бормочет Лоран почти про себя. — Вот что такое дьявол!
Но Анна не понимает, она не хочет понимать. Она отворачивается от него.
— Все отворачиваются от меня, — думает Лоран.
Они все хотели бы познать дьявола, а сами боятся ледяного сердца. Исключая Кристиану; Кристиану трусливую, лживую, ведь только она по-настоящему заключила договор, только она одна отдалась по-настоящему… Он кладет ей руку на плечо. Она вздрагивает. Он предлагает ей то, что ей нравится. Она подчиняется, потому что дьявол везде и во всем, а она жаждет дьявола. Он смотрит, как она превращается в ничто, смешная и возбужденная. Ее нет. Вместо нее — неодушевленное тело, глина; он чувствует себя Богом, но Богом быть горько.
Анна бросает полученную ею монету в мутную реку. Каждый раз. Это своего рода жертва, вызов, игра, все вместе. Сколько раз она уже это сделала? Она чувствует себя богатой, как ребенок, который спрятал шарики под камнем. Золото не исчезает в потоке событий. Ее богатство в ее насмешках, в вызове, который она бросает тем, кто хочет ее купить, она свободна от расчетливости, которую видит вокруг себя, она презирает скаредных и нищих женщин, которые приходят к ней и шепчут, пристыженные и искушаемые, она свободна, как все те, кто лжет и произносит слова, не придавая им смысла. Ее забавляет все, особенно то, что она стала доброй. Она разрушает чары Кристианы, она работала бы даром, если бы золото, которое уходит в реку, текущую за домом, уносящую все грязные воды квартала, не было бы доказательством, обязательной данью. Ведь это входит в правила игры, колдунья должна получать золото. Женщины, которые к ней приходят, были бы очень разочарованы, если бы она не брала денег. Кто знает, действует ли ее сила, но она действует. Сила, направленная на благо. Женщины, которые считают себя заколдованными, женщины, от которых уходят мужья, женщины, у которых дела приходят в упадок, болеет скотина, свертывается молоко, — вот те, кто приходят, чтобы освободиться от дьявола при помощи дьявола, то есть Анны. Наблюдая за Кристианой, перелистывая книги, спрятанные за кроватью у стены, обогащаясь таким образом, Анна составила такие заклинания: «Дьявол, желаешь ли ты, чтобы я освободила эту женщину от злой судьбы и отравы, которые ты на нее наслал?» И судьбы менялись. «Спасибо, спасибо». Потом золото, потом страх, потом от нее отворачиваются. Анна не думает, что она и вправду колдунья. Но почему она играет колдунью? Чтобы что-то спровоцировать. В игре всегда рискуют. Желают риска. Никто не играет один. Должен произойти щелчок, и кто-то должен ответить. Ответ не всегда удовлетворительный. Его недостаточно, он неопределенный. Все приходит в бесконечное движение, мир наполняется химерами. Потому что ты излечила или заколдовала и ты же сомневаешься в излечении или в колдовстве. Потому что ты была на шабаше и сомневаешься в шабаше. И потому тебе необходимо все время идти на шабаш.