Три времени ночи
Шрифт:
— Бедняжка, люди такие черствые. Но в конце концов у тебя есть жена. Ты не один.
Была ли у него жена? Ему показалось само собой разумеющимся не жениться на Десль. Как и последовать по стезе отца. Как и передавать для ребенка почти тайком свое жалованье. Никогда он не спрашивал себя, почему Десль не требовала, чтобы он на ней женился, хотя девушки в таких случаях обычно стремятся выйти замуж. Была ли у него жена? Все смешалось у него в голове.
— Десль…
— Ее зовут Десль? Ты не стал на ней жениться, но в каком-то смысле она твоя жена. Она ведь знает, доверяет тебе…
Доверяла ли она? Десль так мало говорила. Стройная, всегда в
— Да, она должна знать, должна понимать… Тебе такие вещи знакомы. Так ты уверена в этом?
Он вдруг стал мягким, как ребенок. Покорным. Все они одинаковы. Но, наверно, в последний раз смакует она шепоток сообщника, внезапное беспомощное состояние униженного человека, который в безвыходном положении вверяет себя рукам, умеющим врачевать рану, но и убивать.
— Когда она попросила тебя жениться на ней…
— Ты прекрасно знаешь, что она не попросила.
Голос глухой, безжизненный. Да, он в ее власти.
Она действительно знала, всегда все знала и уже давно не задумывалась над тем, почему так получается. Истина — это то, что приносит страдание.
— Жанна, может, она не попросила из-за ребенка? Из-за малыша? Десль мозговитая. Голова. Она, должно быть, подумала…
— Ах, бедный ты бедный, кто тут может поручиться? Думала она о себе или о ребенке? Кто может сказать такие вещи?
Тон ласковый, жалостливый. Теперь уже не Жанна причиняла ему боль, он сам — словно конь, который не дается в удила и ранит себе пасть. Жанна и вправду чувствовала что-то вроде жалости к нему, к себе самой. Им обоим не вырваться; только он еще не расстался с надеждой.
— Ты, ты можешь сказать! Ты ведь колдунья! Скажи! Скажи, что Десль моя жена! Что она меня любит!
Слова упали в тишину. Он прислушивается к словам, как тогда, когда выдал свою тайну. Но в этот раз тайна была скрыта от него самого. Любовь. Это слово никогда даже не приходило ему на ум. Потому ли, что он просто не задумывался и все шло само собой? Но вот слово упало в тишину, как камень в колодец, он слушал, как оно падает, и у него кружилась голова. Жанна слушала тоже. Любовь. Она знала, что это такое. Знала, что произносить это слово можно, лишь страдая. Она знала, что любовь существует, раз столько мужчин и женщин молили ее помочь в их любовных делах. Но ей было известно — так она думала, — что любовь — всего лишь безрассудная болезненная жажда, которую ничто не утоляет.
— Я не знаю, — произнесла она, словно осторожно, бережно вводила скальпель.
— Нет, ты знаешь. Ты должна знать.
Жанна скоро умрет, но он никогда не получит ответа на свой вопрос.
— Я тебя буду пытать, тебе будет больно. Но пытать можно по-разному. Так что признавайся, говори…
— Ни за что не скажу, — неожиданный приступ злорадства захлестнул ее. — Ты ничего не узнаешь, никогда. Если ты меня станешь сильно мучить, я скажу да, скажу нет, ты никогда не будешь уверен. Никогда, никогда, никогда.
Сердце отзывалось болью и радостью. Билось что было мочи. Она знала, что ответ всегда отрицательный, что любви по-настоящему нет, полюбить нельзя, и ни для нее, ни для других нет спасения. Она знала.
— Десль сама мне скажет, — с отчаянием в голосе сказал палач. На лбу у него выступили капельки пота.
— Разумеется, она тебе скажет.
Ради денег, подумала Жанна. И быть может, ради этих нескольких часов, ради редких ночей.
— А почему я должен верить тебе, а не ей?
Вот именно. Вопрос ребром. Почему он должен верить чужому человеку, колдунье, преступнице, цыганке, которая отравила Франсуа Прюдома, накликала порчу на дочь сеньора, почему он должен верить и верит ей, а не возлюбленной с таким нежным именем, нежным взглядом, нежными изящными руками, матери своего сына, в конце концов, не верить, Десль, которая отдалась ему однажды без сопротивления, молча, и он сразу поверил, что это навсегда? Он верил ей десять лет, и вот достаточно было нескольких минут, чтобы он усомнился. «А почему я должен верить тебе, а не ей?»
— Потому что я ведьма! — сопротивление палача привело Жанну в ярость.
— Это неправда, — он уперся, словно ребенок, который не хочет сознаваться. Выражение лица у нее было, как у солдата, который знает, что пропал, но решил бороться до конца. Как у еретика, поднимающегося на костер: он может ставить под сомнение свою веру, но не честь. Он умирает из-за сущей безделицы, но упорствует, говоря себе, что правда на его стороне. Так и палач боролся за Десль, которая, наверно, и не любила его, но он вдруг понял, что любит сам и что он должен за нее бороться — эта мысль придала ему сил.
— Развяжи мне руки, — сказала Жанна. — Я тебе покажу это при помощи чар.
— Нет.
— Ты мне не веришь?
— Нет.
Палач лгал, и Жанна знала, что он лгал. Он пытался избежать ловушки, хуже того, поверить, что ловушки нет. Он портил Жанне все удовольствие, лишал ее власти, говорил «ты не колдунья» и, говоря так, отрицал чудовищную несправедливость, жертвой которой были она и ее мать. Ведь несправедливость не в том, что их осудили невиновных, а в том, что заставили быть виновными (однако Мариетта виновной не была, и никто не мог бы ее заставить. Но Мариетта…).
— Ты прекрасно знаешь, что я колдунья, — губы у нее дрожали, она старалась говорить спокойно. — Я угадала твои мысли, помнишь? Я угадала, что у тебя есть ребенок…
— Я сам тебе сказал.
— Я заставила тебя.
— Нет.
Заладил одно и то же. Спорить палач не умел, был не особенно умен и не мог толком рассуждать, но он умел любить. Ему открылось это внезапно, как во время сражения вдруг чувствуешь себя смелым после первого обмена ударами. Когда речь заходила о Десль, надо было твердить «нет». И тем хуже, если это никого не убеждало, даже его самого. Теперь палач знал, что будет говорить «нет» до самого конца.
— Послушай. Я знаю все, потому что у меня с дьяволом договор. Когда мне было тринадцать, столько почти, сколько сейчас твоему сыну, я видела его, дьявола. Это высокий человек, весь в черном. Он ввел меня в церковь и поставил перед алтарем. Горела лампа. Когда я почувствовала его в себе — словно в меня проник холод, — в церкви раздались рыдания, и он сказал: «Слышишь, это плачут души».
— Все это неправда.
— Ты знаешь, что правда, ведь ты христианин. Ты знаешь, что дьявол существует. Это он наделяет силой. Маленький человечек с пером там, в суде, — я видела его на шабаше. Я знаю, что он убил жену, чтобы угодить дьяволу. И это дьявол прибрал к рукам мэтра Франсуа, внушил безумную страсть к Мариетте, мне достаточно было заговора, чтобы он умер без причастия, как собака. И ты умрешь так, если я захочу.