Три женских страха
Шрифт:
Ничего не происходило, и я осторожно открыла глаза. Седоволосый набирал номер, стоя лицом ко мне. Набрав, зажал трубку плечом и взялся за автомат, но не как для стрельбы, а за дуло.
– Акела? Привет, сынок. Узнал? Да, это я, Серж. С того света звоню. И не один я. А вот сейчас услышишь… – Он размахнулся и ударил меня прикладом в живот. Я закричала, стараясь как-то сгруппироваться на стуле, прикрыть себя. – Страшно, да? А это и будет твоей расплатой за все. Я сперва думал – тебя отыщу и кончу, а теперь – не-ет! Живи долго – сколько сможешь. Я отниму у тебя самое дорогое – жену и неродившегося волчонка. – Еще один удар, и мои глаза заволокло кровавой пеленой
Страшная боль во всем теле… болит так, словно в меня всадили тысячи осколков. Я не могу пошевелиться, не могу встать – больно. Что со мной, где я? Обведя глазами пространство, замечаю стойку для капельницы, еще одну кровать у противоположной стены – она пуста. В углу – раковина, рядом – высокий деревянный стол и на нем – флаконы с прозрачной жидкостью и лоток, прикрытый клеенкой. Пахнет чем-то неприятным и острым – каким-то дезинфицирующим раствором. Больница…
Я жива… Почему я не испытываю никаких эмоций? Со мной что-то произошло, но я не помню никаких деталей, кроме вот этой нечеловеческой боли. Болит внутри, как будто там все разорвано… Внизу живота что-то приклеено, скашиваю глаза – повязка. А… как же ребенок?! Как мой ребенок?! Я кричу во все горло, срываясь на хрип, и тут же вбегает медсестра. Сев на кровать около меня, она жмет кнопку на стене, а сама гладит, гладит меня по голове:
– Т-с-с! Не надо так, не надо… все пройдет, моя хорошая…
Она годится мне в мамы и напоминает жестами маму – хотя та редко гладила меня по голове. Братьев – чаще, а меня… Мне так не хватает тебя, мама… Зачем ты меня бросила? В голове все в кашу, вперемешку, мысли путаются, зацепляются друг за друга, как крючки. Как же мне больно…
– Елизавета Петровна, да что ж вы тут наглаживаете ее?! Добрым словом решили лечить? – Возмущенный женский голос где-то за спиной медсестры, но я не вижу говорящую. – Вы видели, кто ее привез? Хотите проблем? – шипит она так громко, что я тоже это слышу. О, я отлично понимаю страх в голосе. Наверняка кто-то из папиных – или он сам – явились сюда и застращали персонал.
– Нет, не хочу. Но она плачет.
– Тут заплачешь! – Рядом с кроватью оказывается вторая женщина в халате, похожая на огромный белый дирижабль. – Сделайте ей укол скорее.
Пожилая медсестра направилась к столу, взяла из лотка шприц и ловко уколола меня в вену. Снова села рядом, погладила по руке и повернулась к врачихе:
– Надежда Васильевна, и что же – совсем?.. Никогда? Ни единого шанса?
– У нее теперь никогда не будет детей. Ей просто нечем их рожать, – и она удалилась, на пороге обернувшись: – Елизавета Петровна, вы уж побудьте с ней до прихода ночной смены, ладно? Мало ли… очень не хочется неприятностей.
– Конечно, побуду.
Стук закрывшейся двери – и тишина. Снова тишина, белые стены, белый халат, белый свет от потолочной лампы… я не могу больше… Что она сказала, эта толстуха? Что именно она сказала?! Я не успеваю додумать и понять – засыпаю.
Сон не принес облегчения – только очень сильно разболелась голова. Хотелось пить, но рядом никого. Я снова закрыла глаза.
«Нам нужно красиво и аккуратно пройти по тонкой дощечке от даты рождения до даты смерти, чтобы не навернуться в пропасть раньше времени». К чему я вдруг вспомнила эту фразу? Зачем мне теперь пресловутая дощечка, с которой мой отец сравнивал жизнь? В памяти вдруг начали всплывать
Внезапно до меня дошло – так вот откуда повязка… у меня больше нет ребенка. Больше того – я теперь вообще не женщина. Горло перехватило, из глаз потекли слезы. Как жить – после всего? Акела так ждал этого ребенка… Мы ждали сына… конечно, никто не мог поручиться, что родится мальчик, но я была так уверена – ведь Сашка хотел сына. И вот – ничего… ничего! Мне незачем больше жить.
Я с трудом встала и побрела к посту. Девчонки о чем-то трепались, но, увидев меня, обе разом воскликнули:
– Ой, зачем же вы встали?! Постельный режим!
– Да-да… я сейчас… только спросить… – Я лихорадочно соображала, что такого сделать, чтобы отвлечь их и услать подальше от поста, но в голову ничего не приходило.
– Пойдемте, я вас провожу, – одна из медсестер направилась ко мне, и тут, на мое счастье, загорелись сразу две лампочки вызова. – О господи, прорвало! – недовольно бросила девушка. – Свет, я в седьмую пойду, там послеоперационная, а ты глянь в третьей – поди, опять снотворного хотят. А вы идите в палату, пожалуйста, – обратилась она ко мне и побежала в другой конец коридора.
Вторая девушка тоже пошла на вызов, недовольно бурча что-то себе под нос, а я быстро забежала за пост и начала дергать ящики столов. Как назло, ничего подходящего… Ножницы с остро отточенными концами привлекли мое внимание. Я схватила их и побежала в палату. Заперев дверь на ключ, я уселась на подоконник и вдруг увидела свое отражение в темном стекле. Господи, ведьма… Значит, все к лучшему.
Ножницы никак не желали вспарывать кожу, я злилась, кусала и без того разбитые губы. Наконец, устав бороться, я просто зажала инструмент в кулаке и всадила себе в левое запястье. Обожгло страшной болью, но я почему-то почувствовала одновременно и дикое облегчение – вот и все… Кровь смоет все ужасы. Для верности я слабеющей уже левой рукой повторила процедуру с правым запястьем и окончательно успокоилась. Вот теперь уж наверняка.
Я легла на кровать и начала произносить вполголоса текст странной молитвы, услышанной от тети Сары:
– Барух Ата Адонай, Элохэйну… Мэлэх Ха Олам, Борэ пери Ха гэфэн. Амэн…
С каждым словом мне все труднее было говорить, язык заплетался, а подо мной на постели уже становилось невыносимо влажно и тепло. Руки и ноги же, наоборот, делались все холоднее. Вот и все… все…
В последний раз я увидела лицо Акелы и улыбнулась. У меня все теперь хорошо, Саша. Все хорошо…
Часть 2
Двухтысячные, начало
Что это со мной? Какой дурак привязал меня?! Я пыталась освободить руки и не могла. Перед глазами словно натянули невидимую завесу, мешавшую нормально смотреть. Я никак не могла определить, где я и что со мной. В голове ужасно шумело… Все-таки я услышала звук открывающейся двери и шаги.
Сквозь отвратительную пелену на глазах я пыталась рассмотреть вошедшего и никак не могла – изображение расплывалось, множилось, становилось невнятными пятнами. Голос тоже звучал как бы издалека, усиленный многократно невидимыми динамиками: