Три жизни Алексея Рыкова. Беллетризованная биография
Шрифт:
В ее доме постоянно бывали интересные люди — художники и власть. И, покровительствуя литераторам, архитекторам и актерам, через Рыкова помогала многим из них. Не совсем бескорыстно. Дело было, конечно, не в деньгах, а в честолюбии. Чувствовать себя новым воплощением какой-нибудь Екатерины Воронцовой, подруги Пушкина, было для нее лестно. В салонах трудно обойтись без вольнолюбивых речей. И чем сильнее становилось всевластие Сталина, тем громче звучали в табачном дыме скептические рассуждения о его планах, а то и анекдоты, умеренно антисоветские. Представить себе столичный просталинский богемный салон трудновато. Такие собрания существовали в СССР даже после 1937 года, правда, в более скромной форме. И хотя Ежов нагнал на интеллигенцию страху, речи там велись разболтанные, не комсомольские. О них регулярно докладывали руководству органами и Сталину. Иногда эта информация шла в ход, но чаще такие «злачные места» не трогали. Их оставляли из классических соображений — чтобы «выпустить
Михаил Чехов в кинофильме «Человек из ресторана»
Так было и в случае с актером Михаилом Чеховым, племянником великого писателя. Этого удивительного лицедея уже тогда считала гением вся Россия, да и весь театральный мир — в особенности после гастролей по США. В 1927 году он уже намеревался получить разрешение на поездку в Германию, из которой не собирался возвращаться. В своих мемуарах (конечно, небесспорных по части достоверности) он припомнил эпизод, в котором и салон Артёменко, и Рыков предстают в неожиданном ракурсе: «Автомобиль явился поздно вечером, почти ночью. Войдя в квартиру А., я, еще из передней, услышал многоголосый шум, пение и звон посуды. В столовой был накрыт стол с множеством изысканных закусок, вин и водок. Круглая лампа освещала с потолка среднюю часть стола, и я увидел Рыкова, Ягоду, известного в Москве члена ГПУ Дерибаса, несколько старых членов партии и среди них актера, члена правления нашего театра, ведшего кампанию против меня. Когда я вошел, никто не обратил на меня внимания. Даже сама хозяйка как будто не заметила моего появления. Она глазами указала мне место за столом».
Да, это была Артёменко. Вспоминая предсовнаркома, великий артист как будто вживался в его роль: «Рыков был настроен поэтически. Мягко развалясь на стуле, он медленно и вяло ел, непрестанно посмеиваясь неопределенным, слабым смехом. Перегнувшись к нему всем туловищем, жилистый человек, отвернув рукав своей рубашки (он был без пиджака), показывал ему следы уже заживших, сильно исковеркавших его руку ран… Рыков слушал и не слушал… он, все так же мягко и все с тем же смешком, рассказал, как не так давно он приказал по телефону расстрелять пятерых крестьян, пойманных с хлебом. Что-то смешное чудилось Рыкову в этом факте теперь, когда он слегка выпил и был в благодушном настроении. Взгляд его во время рассказа упал и на меня. И прежде, чем я успел отдать себе отчет, я кивнул ему одобрительно головой и улыбнулся. Отвращение к самому себе заставило меня встать и выйти из столовой. Хотелось хоть несколько минут побыть одному».
А ведь похоже на Рыкова, каким мы его знаем по другим источникам! Стоит все-таки прислушаться к господину товарищу Чехову, так виртуозно игравшему Хлестакова на сцене Художественного театра:
«На минуту в комнату заглянула хозяйка и прошептала:
— Сыграйте с Рыковым в шахматы — это нужно.
Я вышел в соседнюю комнату. Там шумно и бестолково танцевали. Кто-то тронул меня сзади за плечо.
Я обернулся. Это был Ягода. Он, уже совсем безумными глазами, следил за танцующей хозяйкой…
Не помню, как появились шахматы, как Рыков и я оказались друг против друга за шахматной доской и как началась игра. Помню, что присутствие Ягоды я чувствовал все время, даже не глядя на него. На пол, к ногам Рыкова, опустилась наша хозяйка. Прижавшись головой к его коленям, она повторяла все одну и ту же фразу:
— Я твоя раба, я твоя верная собака…
Она целовала его руки и блаженно смеялась…»
Несколько театрально? Дальше больше, хотя — явно в непосредственной близости от исторической правды:
«Ягода, следя за игрой, несколько раз подходил к нам. Рыков играл хорошо. Он блестяще пожертвовал коня и выиграл партию. Когда игра кончилась и Рыков, поблагодарив меня, встал, Ягода сел на его место.
— А ну-ка! — сказал он, расставляя фигуры. Игра началась. Кто-то сел на ручку моего кресла и обнял меня за шею. Это был Рыков… Хотя Ягода и был всемогущ, все же Рыков, как председатель Совнаркома, был его начальством. У меня появилась надежда. Моим единственным спасением было получение заграничного паспорта» [127] . Заветный паспорт Чехов получил — надо думать, при помощи Рыкова и Ягоды. И стал не только русским, но и немецким, и американским актером и педагогом.
127
Чехов М. А.
Пожалуй, это самые эксцентрические воспоминания о Рыкове. И, конечно, не самые точные — ни к чему Чехову было обходиться без психологических дорисовок. Но атмосферу «богемных» загибов председателя Совнаркома (а такие минуты бывают в жизни каждого крупного политика) Чехов передал хотя и не без гоголевских гипербол, но колоритно. Больше всего его увлекала хозяйка салона — товарищ А., в которой легче всего узнать помощницу Рыкова Екатерину Артёменко, которая экзальтированно, в хмельном угаре, говорила патрону о своей преданности. Она еще сыграет заметную роль в судьбе Рыкова, когда им обоим придется ежедневно общаться не с актерами, а со следователями.
К тому же Михаил Чехов оказался свидетелем сближения Рыкова с Генрихом Ягодой, которые тогда еще не слишком маскировали свои приятельские отношения. Оба они не без скепсиса относились к идее построить беспримесный социализм в «отдельно взятой» крестьянской стране. И, предвидя крах таких планов Троцкого, а после — и Сталина, искали пути к компромиссным реформам. Собирались ли они при этом уничтожать противников? Здесь презумпция невиновности на стороне Рыкова. Его осторожность, его отношение к товарищам по подпольной борьбе позволяют нам предположить, что в кровавого диктатора Алексей Иванович не превратился бы даже при помощи Ягоды. Да и здоровья у него на такие шалости не хватило бы. А в шахматы Рыков действительно играл неплохо. И вообще, все-таки здесь есть о чем подумать.
7. Мученик индустриализации
У Рыкова в истории сложилась репутация заядлого сторонника НЭПа и мелких крестьянских хозяйств, чуть ли не противника «будней великих строек» социализма. Это упрощение, удобный, но далеко не точный стереотип. Не забудем, что Рыков имел отношение ко всем планам будущей индустриализации, был инициатором и куратором многих направлений, которые впоследствии стали витриной советской державы, державы товарища Сталина. Он немало сделал для подготовки промышленного рывка, хотя и смотрел на него иначе, нежели неистовые ревнители индустриализации.
Я планов наших люблю громадьё, Размаха шаги саженьи, Я радуюсь маршу, которым идем В работу и в сраженье, —писал Маяковский в 1927 году, в рыковском 1927 году.
Рыков удостоился еще одной специфически советской почести. После Гражданской войны многим казалось, что жизнь отныне кардинально изменится по всем направлениям. И если мы поем, что вот-вот «на небо залезем, разгоним всех богов», то и к святцам приглядываться не стоит. Молодой советской стране нужны новые имена! Революция породила множество неологизмов. Они проявились и в списках распространенных образцов ономастики. В начале двадцатых годов в колыбелях качались младенцы с небывалыми, странными именами, от которых так и веяло бойкими идеологемами того времени. Причем случилось это вовсе не по разнарядке сверху. Напротив, официально «советские имена» никак не поощрялись. Нередко и в те времена в научной литературе их называли образцами безвкусицы. Но в народе решили: если уж мы отказались от прошлого, включая всевластие церкви, значит, и детей следует называть принципиально иначе, чем прежде. По-новому. Не по святцам, а в честь знаменательных явлений новой жизни. Кроме того, некоторые товарищи, называя сыновей и дочерей в честь Владимира Ленина и Карла Маркса, старались продемонстрировать лояльность к установившимся порядкам. А вообще-то это был творческий угар. Родители почувствовали дух свободы — и решили, что могут свободно выдумывать имена — самые несуразные, какие на душу лягут. Имена, которые подскажет утренняя газета или голос радиодиктора. Знаковым явлением советской власти с ее первых шагов стали аббревиатуры. ВЦИК, РКП(б), РВС, МОПР, да и сама страна называлась РСФСР, а с 1922 года — СССР. Любовь к сокращениям каждый день в газетах высмеивали сатирики. Начиная с Владимира Маяковского, у которого в комедии «Баня» одного из героев гордо называют по должности — главначпупс. Это звучит заведомо смешно. Но простодушные родители без тени юмора называли своих чад Дотнарами (дочь новой эры), Лагшмиварами (лагерь Шмидта в Арктике) и Изаидами (иди за Ильичом, дитя! — не имя, а призыв). Некоторые новые имена хорошо вписывались в ту или иную национальную традицию. Владлен и Вилен гармонично звучат по-русски. Изиль (иди за Ильичом!) звучит на еврейский манер, а Карлены прижились в Закавказье. Имя Дамир (даешь мировую революцию!) хорошо вписалось в татарскую и башкирскую среду. Появившееся в 1920-е годы имя Ким (Коммунистический интернационал молодежи) идентично популярнейшему корейскому имени. От имен, появившиеся в честь Рыкова, — Аир и Аира — веяло атмосферой фантастических романов. Это самые простые сокращения — Алексей Иванович Рыков. Имя оказалось достаточно популярным, да и благозвучным. Кстати, схожее по звучанию имя было и есть у тюркских народов и образовано оно от слова «ай» — «лунный».