Три жизни Юрия Байды
Шрифт:
Мысль его продолжала лихорадочно работать в поисках практической опоры, в поисках того единственного, правильного и спасительного, что парило где-то рядом, но еще не оформилось из расплывчатых ощущений.
А вспышки молний, сливаясь воедино с громом, сотрясали землю и как бы подстегивали. Вдруг последнее отчаянное усилие — и словно озарение, словно шаг через рубеж, когда беспомощность оборачивается активным действием и порождает такую решимость, что человек готов броситься с вызовом на весь мир, — буквально подбросило его. Как же он мог забыть?!.
Варухин отшвырнул из-под
— И хто там?
— Открывай живо, полиция!
— И ни дня вам, ни ночи…
Через короткое время в хате затеплился каганец, затем после скрипа и лязга всяких крючков и засовов дверь открылась. Варухин шагнул через порог, крикнул с угрозой:
— Здесь жил партизан-бандит Байда?
— Ой, боже ж ты мой, та давно ж его, Юрася, нема…
— Нема? А документы его?
— Где ж они, документы? Не упомню я. В, скриню, может, сховала? — Молвила про себя бабка Килина и принялась копаться в сундуке.
Варухин оттолкнул ее, выбросил все из сундука на пол. Документов не было. Грозно посмотрел на растерянную старуху. Та все тужилась, вспоминала. Вдруг суетливо шевельнулась, воскликнула:
— Ой, та я ж их за образ Спаса засунула!
Она потянулась к иконе, но Варухин опередил ее, вытащил сверток бумаги, развернул. В нем оказались метрика, свидетельство об окончании десятилетки, справка колхоза о том, что Юрий Прокопович Байда работает кузнецом.
— А паспорт? — строго спросил Варухин.
— Та у кого ж в селе паспорт е? — удивилась бабка Килина неосведомленности полицая.
Варухин кашлянул, сунул документы в карман.
— Фотокарточек вашего внука много?
— Не-е-е… от одна и есть, як школу кончил. Снимался в военкомате, — показала бабка на стену, где в рамке под стеклом среди других карточек находилась и Юрасева.
Варухин снял рамку, торопливо ковырнул гвоздик, порезал нечаянно палец и, вспылив, стукнул рамкой об стол. Стекло рассыпалось.
— Больше нет? — спросил он, пряча карточку Байды в карман.
— Та нету… А ты, хлопец, не полицай… Нащо ты разбил стекло?
— Цыц, старая! Где керосин?
— Керосин? В сенях, в бутылке… А на що он тебе?
Варухин взял каганец, вышел в сени, разыскал бутылку с керосином. Вернулся и, подойдя к бабке, спокойно ударил ее по голове. Старуха рухнула наземь. Он плеснул керосином вокруг, бросил на пол горящую коптилку и вышел.
Задворками пробрался за околицу села и, шлепая по грязи, припустил трусцой. Остановился на опушке леса, взглянул на село. Тучи устали хлестаться плетями молний, гроза угомонилась, только дом дяди Куприяна полыхал вовсю. Варухин с удовольствием хмыкнул, достал
— Вы ослы, гестаповцы! — изрек он, торжествуя. — Вообразили, что захомутали меня, хе-хе! Ищите теперь Варухина по всему белу свету! Передавайте фотокопии его показаний и его подписки в руки советской контрразведки, наплевать! Нету больше Варухина, все! Есть Юрась Байда. Живой. Вот он, я! А мертвый не обидится — ему хорошо и в яме возле Маврина болота. И те, кто знал его в лицо, тоже тю-тю! Возьми меня теперь!.. Да с этими документами хоть сто лет живи — никто не подкопается!
Варухин спешил убраться подальше от проклятого места. Спустя неделю он надежно спрятался у одинокой молодушки и зажил «приймаком». Откормился, раздобрел. Сожительница добыла ему вайскарту и купила фотоаппарат. Германские власти, поощрявшие развитие кустарных промыслов, разрешили Варухину открыть собственное фотоателье. Конкурентов не было, и дело пошло бойко, так что уже стоило подумать о расширении фотопромысла и поднанять двух помощников. Но после Курской битвы стало ясно: если советские войска будут и дальше так наступать, то он, фотограф, скоро окажется в положении гораздо более скверном, чем было это до сих пор.
Варухин, по документам Юрий Байда, был человек, как известно, образованный. Он знал, что «спасение утопающих дело рук самих утопающих». Променяв фотоаппарат со всеми его атрибутами на кобылу, он оставил страстную молодушку и умчался верхом встречать наступающие советские части…
Как и многих других в те времена, его сразу же мобилизовали, однако попасть на химзавод, о котором он мечтал и куда стремился (там поспокойнее, безопаснее), не удалось. Его (по документам Байды) послали в самое пекло — форсировать Днепр. И он его форсировал. И совершал подвиги. А какие и как — о том уже известно…
РЕМИНИСЦЕНЦИИ…
В канун праздника Советской Армии мне пришло письмо из архива Министерства обороны с сообщением, что в деле Юрия Прокоповича Байды имеется фотокарточка и что ее можно перефотографировать.
На следующий день, захватив фотоаппарат «Зенит», я отправился в Подольск и сделал там несколько кадров. Да, Юрась на карточке оказался именно таким, каким он представлялся мне по описаниям Афанасьева и по рассказам Вассы. Я тут же послал ей карточку. Пусть посмотрит на изображение своего мужа, каким он был четверть века тому назад, пусть полюбуется и поплачет.
Через дней пять в мой адрес пришла самая короткая за мою жизнь телеграмма:
«Спасибо, ОН!».
Вскоре в газетах было опубликовано постановление правительства о подготовке к празднованию 25-летия победы над фашистской Германией, и в периодической печати стали появляться статьи, воспоминания фронтовиков и другие корреспонденции о драматических событиях в годы войны, о беспримерных случаях — порою странных и загадочных, объяснения которым не дано и в наши дни. Под особой рубрикой по моей просьбе была опубликована фотография Юрия Прокоповича Байды с пояснительным текстом и вопросом: знает ли кто-либо что-нибудь об этом человеке?