Тридевять земель
Шрифт:
Артём отключил свой.
— Это похоже на тот язык, на котором вы говорили? – спросил он по-русски. Марина вздрогнула и открыла глаза.
— Как вы узнали? – ответила она по-русски. – О небеса! – он подхватил её за руки и осторожно усадил на диван. – Поверить не могу… вы даже говорите похоже, звучит так же! Почти всю ночь я говорила на этом языке, а утром неожиданно поняла, что знаю каталонский. Не пойму, как – но поняла. И Миранда снова стала меня понимать, а я – её. Простите!
Она включила переводчик и перешла на каталонский.
— Я уже привыкла, извините. Так это и есть русский язык? Мне сказали, что настоящий русский звучит совсем по-другому!
Через тысячу лет, наверное, он и будет звучать по-другому, подумал Артём. Но всё равно – каким образом? Ведь дистанция – двадцать лет! И, если Марина – Инга – «появилась» в том же теле той ночью, то куда делась та, прежняя Марина? Что от неё осталось – память, в том числе знание родного языка? С кем из них я сейчас говорю? Час от часу не легче! Я-то ведь здесь своей персоной появился – и даже со своими вещами!
— Меня лечили, – Марина поманила его – сядьте рядом. – Долго убеждали, что это был страшный сон. Бывает, говорят, такое – человек начинает говорить на древнем языке, или вспоминает то, что мог знать другой человек, который давно уже умер. Говорили, что я так испугалась «кракена», что откуда-то всё это всплыло – ложная память, или как это правильно назвать. Теперь… я уже не знаю, что правда. – Она прижалась к Артёму. – Расскажете мне о Земле? Если я что и помнила, меня заставили забыть.
— Расскажу, – Артём погладил её по голове. – Долгий выдался день. Когда начинать рассказывать?
— Сейчас! – она встала. – Нет, немного позже.
– - -
Артём проснулся без четверти три ночи – выспался. Вот тоже радость! Марина спала рядом, улыбаясь во сне – не проснулась, когда он осторожно оделся и ушёл к себе в кабинет. Ещё минут через двадцать Артём понял, что чтение и прочее в голову не лезет. Прогуляться бы – просто посидеть на свежем воздухе.
Вышел в коридор – ночное освещение, тишина – жилая, не абсолютная. И не скажешь, что не так уж давно здесь бурно веселилось чуть не сто человек. Артём поднялся на этаж, прошёл мимо комнаты Миранды – горит надпись «не беспокоить». Ну разумеется, столько забот и волнений в один день! Следующая дверь – Лилии. А вот тут нет сигнала. Артём постучал.
Дверь отворилась, и он чуть не столкнулся с Лилией – в выходной одежде, но без обычных своих украшений – да и одежда, если присмотреться, неброская. Если голову прикрыть, так и не узнать на расстоянии.
— Куда-то уходите? – спросил Артём. Безо всякой задней мысли. Лилия смотрела, словно Артёма и не было в комнате – насквозь. Опустила голову, и отошла к креслу, у противоположной стены. Туда и села.
— Закройте дверь, пожалуйста, – попросила она бесцветным голосом, и спрятала лицо в ладонях. – Следили за мной?
— Нет, просто я уже выспался, – Артём закрыл и запер за собой дверь. – По коридору проходил – заметил, что вы не спите.
— Об этом я не подумала, – Лилия отняла ладони. – У вас много вопросов, я знаю. Спрашивайте, если хотите. Или вы пришли утешить меня в постели? – она посмотрела в глаза Артёму, явно хотела выглядеть ироничной. Но не получилось – почти сразу отвела взгляд, криво усмехнулась. – Вам не понравится. Лучше найдите себе деревянную куклу – с ней будет приятнее.
Артём сел в соседнее с ней кресло – пододвинул, чтобы сесть лицом к лицу.
— Что происходит, Лилия? На вас лица нет, – он взял её за руку. Долю секунды она пыталась освободить её – и почти сразу перестала вырываться. – Что случилось? Чем я могу помочь?
— Вы можете вернуть Юлия? Тогда ничем, – она снова смотрела сквозь него. – Я сегодня пришла к нему на могилу, часа три с ним говорила. Никто к нему не пришёл тогда, не пришёл и сегодня. Вы знаете, зачем люди приходят на кладбища? Мы сжигаем умерших, могила – это просто табличка, изображение. Туда приходят поговорить. Там никогда не печалятся – туда приходят делиться хорошим. Говорить, вспоминать, благодарить. Знаете, кто пришёл к нему туда, через день после битвы? Никто.
Она опустила голову, минуту или две сидела так, молча. Потом подняла её и встретилась взглядом с Артёмом.
— Я видела, как он погиб. Как эти твари растерзали его. А другие твари, двуногие, которых он спасал – визжали и кричали там, под ногами путались, из-за них он погиб. А потом… на похоронах были только мы с мамой, и военные. Я два дня просидела у его могилы. Почти и не отходила. Потом отключилась – от голода, наверное, очнулась уже у Марины. Никто не пришёл. Ни один человек, – она смотрела в лицо Артёма, ему становилось не по себе – ни слезинки, ничего. И лицо неживое, словно маску надела. – Никто из тех, кого он спас, кроме меня и мамы. Марина меня выручила тогда, если бы не она – меня просто выгнали бы из города. А теперь она меня сама выгонит. Как только Миранда ей расскажет. И правильно, наверное, сделает.
— Расскажите ей всё сами.
— Не могу, – Лилия снова закрыла лицо ладонями. – Это я виновата. Дети так развлекаются, ставят друг дружке чужой переводчик. Если после этого пытаешься учить, в голову всякая чепуха лезет. Думаешь, что говоришь одно – а говоришь другое. Нам тогда это казалось очень смешным. Надо мной точно так же шутили. Над всеми так шутят. Я не знала, что у неё это не пройдёт, – Лилия вновь посмотрела Артёму в лицо. – Я потом пыталась признаться, а она меня и слушать не хотела – когда я была рядом, то у неё словно что-то включалось внутри, всё понимала и сама читала. А потом она начала всё запоминать с одного взгляда, я и решила, что всё прошло. А недавно она позвонила, и призналась, что была неграмотной все эти годы, и очень благодарила, что я не думала о ней плохо.
— Всё равно расскажите, – Артём взял её за руку. – Если она всё равно узнает – не ждите, когда узнает от других.
— Это я Анну попросила лекарство мне добавлять, – Лилия освободила руку. – Я не могла просто купить его. Анна сказала, что сможет – и что никто не узнает. Только мне. Не Марине, не Миранде. Не знаю, почему Миранда моё лекарство пила. Не знаю, кто Марине другое добавлял. Анна Корви пропала – значит, её уже схватили, вскоре узнают и про меня. Я могу теперь что угодно говорить, никто уже не поверит. Столько всего даже Марина не простит.