Тринадцать мнений о нашем пути
Шрифт:
Геннадий Прашкевич: Не думаю.
Россия действительно особая страна.
В том самом смысле, как особенны и Камерун, и Китай, и США, и Исландия, и Таиланд, ну и так далее…
Вячеслав Рыбаков: Дело в том, что у каждой страны особый путь. Чем крупнее страна и масштабнее ее геополитические и культурные задачи — тем это заметнее. В России положение усугубляется еще и тем, что здесь государственное образование практически совпало с цивилизационным ареалом. Поэтому перед Россией уже довольно долго стоит двоякая, вернее, двойная задача: сохранение себя как самостоятельной страны и сохранение себя как самостоятельной цивилизации. Обычно эти задачи разнесены: скажем, в Европе есть масса государств, которые должны были (и с переменным успехом делали это на протяжении двух тысяч лет европейской истории) сохранять себя как государства, но
То же и с Россией. У всякой цивилизации — особый путь. Для цивилизации перестать по нему идти — значит, перестать быть. А ведь все, даже камни, когда их ломают — сопротивляются до последней возможности. Таков закон природы — сопротивляться производимой извне ломке и сохранять себя. И даже не объяснить, зачем. У природы не спросишь, зачем скорость света равна тремстам тысячам километров в секунду, а все, что родилось, обязательно старается не умереть.
У нас не мания величия — напротив, застарелый комплекс неполноценности. Территориально будучи абсолютно открыты иному цивилизационному очагу (Европе), то есть географически беззащитны, мы постоянно были вынуждены сохранять себя от него как государство (волны силовой европейской экспансии следовали одна за другой на протяжении нескольких веков, начиная, скажем, от времен Александра Невского и до сороковых годов прошлого века; да вот и теперь не все так уж так безоблачно), и потому — непрерывно соревноваться с нею в индустриальном и военном отношении. А поскольку на путь технического совершенствования средств уничтожения и средств их производства Европа встала несколько раньше нас, это требовало постоянного неорганичного, догоняющего развития, постоянных казенных усилий по усвоению чужих ТЕХНИЧЕСКИХ достижений — что ставило под сомнение собственную КУЛЬТУРНУЮ полноценность. Попытки сохраниться как государство приходили в противоречие с необходимостью сохраняться как цивилизация. Отсюда — повышенное напряжение, перегрев этой области духовной жизни. А всякий перегрев порождает в числе прочих и уродливые варианты разрешения противоречия, это, к сожалению, неизбежно, это закон психологии. Биение в тисках противоречия породило ряд коллективных психических нарушений, крайними проявлениями которых являются, как и в индивидуальной жизни, мазохизм (или, иначе говоря, коллективный суицидальный комплекс: лучше бы нам вовсе не быть, чем оставаться такими, какие мы есть!), то есть стремление полностью отдаться на волю внешнего воздействия, как бы это ни было болезненно, и садизм, то есть стремление силком задавить любое внешнее воздействие и вообще не воспринимать ничего извне, а только воздействовать на внешнюю среду самому. И то, и другое — болезнь.
Однако штука в том, что мазохистская традиция в российской культуре уже по чисто политическим причинам всегда пользовалась поддержкой Запада: сначала Европы, а с прошлого века — вдобавок и выскочившими на мировую арену в качестве мощного игрока США. Поддержкой и культурной, и, что весьма существенно, финансовой. Да и простой западный обыватель, не желавший нам, собственно, ничего дурного, также считал за полноценных россиян лишь мазохистов, потому что все остальные русские, сформулируем так, соблюдали запреты, которые для европейца не существовали, — и, стало быть, являлись в его глазах варварами, которых надо переделать ради их же собственного блага. Цивилизовать. Иностранный обыватель в таком подходе не виноват — он не может видеть и мыслить иначе. Но вот наши властители дум… Мягко говоря, все это еще более затрудняло их верную и спокойную ориентацию в мировом пространстве.
Борис Стругацкий: «Манию величия» мне это не напоминает, и каждая страна обладает, разумеется, какой-то своей спецификой, однако существуют законы истории и экономики, которые одинаково работают что в России, что в Англии, что в Иране. Ни в какой «третий путь» России я поэтому не верю. Те трудности и муки, которые наша страна переживает сегодня, не есть что-то особое, небывалое и только ей присущее. Россия задержалась в феодализме и сейчас медленно, мучительно выползает из него, как питон Каа из старой кожи. То, что мы переживаем сегодня, США переживали в конце XIX — начале XX века, а Япония — после своего поражения в войне.
50. Вопрос:Довольно
Эдуард Геворкян: Полагаю, что со временем в Россию вернутся временно отложившиеся территории, а затем присоединится и ряд других земель. Формы экспансии могут быть весьма причудливыми и не обязательно прямыми. Хотя при некоторых обстоятельствах, связанных с климатическими изменениями в Европе, агломерация может сопровождаться силовыми акциями.
Олег Дивов: Процитирую товарища Мао: я когда вижу «непорядок», во-первых — против, во-вторых — не боюсь.
Кирилл Еськов: Я думаю — «А оно нам надо?» Ну сколько еще можно склеивать ностальгическими соплями ту расколотую чашку?.. В общем, я вполне согласен с парафразой покойного генерала Лебедя: «Кто не сожалеет о распаде Советского Союза — лишен сердца, а кто надеется его восстановить — лишен мозгов».
Александр Житинский: Думаю, уже начала. И бывшие территории «слипнутся» обратно — не все, конечно — но славяне точно. Не мытьем, так катаньем.
Андрей Измайлов: Снова см. про слона: съест-то он съест, да кто ж ему даст! Насильно мил не будешь, а согласие есть продукт непротивления двух сторон.
Андрей Лазарчук: Если не будет слишком усердствовать, то соберет, пожалуй.
Святослав Логинов: Так бывшие или свои? Свои, конечно, соберём, а с бывшими постараемся стать добрыми соседями.
Евгений Лукин: Русская реконкиста? Последний раз этим занимались большевики, и, в общем, далеко не безуспешно. В результате гражданской удалось вернуть Кавказ, Среднюю Азию, Украину… Наступление на Варшаву захлебнулось, война с белофиннами тоже успеха не имела. Молдавию и Прибалтику возвратили ценой пакта с Гитлером. Сейчас положение иное. Просилось в Россию Приднестровье — отказали, чтобы не ссориться с Молдовой. Попросится левобережье Украины — тоже откажем. Разве что батько Лукашенко отпишет нам Беларусь в своём завещании…
Сергей Лукьяненко: Начнем с того, что я не ставил бы кавычки у слова свои. И назвал бы их не «бывшими», а «временно утраченными».
Да, начнет. Да, соберет. И еще кое-что прибавит, потерянное коммунистами.
Сергей Переслегин: Я высказал и обосновал это утверждение одним из первых. Моя позиция не изменилась.
Геннадий Прашкевич: Я уже говорил, что человечество может выжить только объединившись. А Россия — часть человечества.
Вячеслав Рыбаков: Это было бы слишком хорошо, чтобы быть правдой.
Кроме шуток, такая вероятность есть. Но для того, чтобы возникли хоть какие-то предпосылки к ее реализации, России надо прежде всего собрать себя. А это невозможно без идеологии; на одном лишь стремлении всех и каждого жить лучше и зажиточней далеко не уедешь. Реализация ОБЩИХ задач требует неких ОБЩИХ ценностей, ради которых можно, если это нужно, поступаться ЛИЧНЫМИ выгодами. Много копий ломается насчет того, что такое национальная идея: есть ли она, нужна ли она, да не фашизм ли она… А все очень просто. Национальная идея — это всего лишь две вещи.
Первое, оно же обращенность в прошлое. Я уже приводил это замечательное высказывание в своем «На чужом пиру» и не откажу себе в удовольствии процитировать А. Боземан вновь: «Политические системы — это преходящие средства достижения целей, находящиеся на поверхности цивилизации, и судьба каждого сообщества, объединенного в языковом и духовном отношениях, в конечном свете зависит от выживания определенных первичных структурирующих идей, вокруг которых объединяются сменяющие друг друга поколения и которые таким образом символизируют преемственность общества». Стало быть, одна составляющая национальной идеи — это сохранение традиции. Говоря попросту, нам надо научиться не стесняться быть собой. Не гордиться, не бить себя в грудь, не доказывать, что у нас то-то и то-то лучше и правильней — но просто спокойно и где-то даже смиренно (прими свою судьбу) не стесняться быть собой. Перестать стыдиться своей истории и понуро верить тем, кто нам внушает, что она самая кровавая, самая бесчеловечная и самая бестолковая. Принять, что у нас, как и у всех, есть свои особенности и свои интересы. Понять, что когда от нас кто-то чего-то хочет — это совсем не обязательно потому, что он нам от всей души добра желает, а когда мы чего-то от кого-то хотим — это совсем не обязательно потому, что мы такие жутко агрессивные.