Тринадцать ящиков Пандоры
Шрифт:
Корабли не чувствуют боли. Но это не означает, что определенные данные не причиняют им… дискомфорт.
Наплевав на свою боль, я заставил себя отследить поток до самого источника.
Но это не был ни один из банков памяти.
Это был настоящий сигнал. Внешний сигнал.
Что-то пытается… связаться с кораблем?!
Меня охватил ужас. Я лихорадочно искал способ оборвать сигнал. Словно издалека, я различил в этой какофонии отчетливый крик. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять: это я сам. Боль… звуки…
Вдруг все прекратилось. Все ужасные ощущения исчезли. Зрение постепенно
Тело болело, но, кажется, работало нормально. Я попытался медленно встать. Оказалось, я лежал в луже мочи. Ну, по крайней мере, не блевал.
В голове раздался тревожный голос «Джордано Бруно»:
— Ты в порядке?
Я был в порядке, — по крайней мере, мне так казалось. Намного важнее сейчас было понять, в порядке ли корабль.
Она утверждала, что с ней все хорошо, но позволила мне внимательно изучить ее разум. Я не нашел ничего настораживающего и с облегчением выдохнул, нежно погладив корабль.
Сигнал оборвался, не добившись своей цели, какой бы она ни была. Бьюсь об заклад, никто, кроме меня, ничего не заметил. Даже если бы сигнал причинил нам вред, у корабля было столько предохранителей, что нанесение повреждений, несовместимых с дальнейшим ее и нашим существованием, было на грани невозможного.
Однако, осознавая то, что мы прибыли сюда из-за объекта, само существование которого невозможно, я не слишком-то расслаблялся.
Я должен был сообщить полковнику Торресу об этом странном сигнале, но я чувствовал себя слишком вымотанным и слабым. Я долго сидел в ванной, израсходовав свои водные запасы на несколько недель вперед, а после того, как вылез и надел чистую одежду, отправился на смотровую площадку. Невесомость была сродни целительному бальзаму для тела, а окружающая тьма — для сознания.
И я, конечно, не ожидал, что полковник Торрес, у которого наверняка было полно важных дел и мест для посещения, появится там через несколько минут.
— Икар, — кивнул он мне. — Выглядишь больным.
Он знал.
Я видел свое отражение в толстом стекле: мои щеки стали бледными, я сутулился.
Торрес знал, что случилось с «Джордано», я был в этом уверен. А я редко ошибаюсь в людях.
Стало быть, он знал и то, что я не сообщил ему об этом сразу и таким образом нарушил протокол.
Пару секунд мы молча смотрели друг на друга. Я понял, что он не заговорит первым.
— Что это сейчас было? — спросил я.
— Ты о чем?
Мое терпение лопнуло:
— Не притворяйтесь, будто не знаете! Вы позволили, чтобы с кораблем что-то случилось!
С его лица исчезло невинное выражение:
— Ты ни о чем не докладывал.
— Идите к черту со своими докладами! Вы знали! Это могло убить меня!
Молчание Торреса было более чем красноречивым.
— Вы сделали это специально? — тихо спросил я.
— Нет.
— Тогда в чем дело?
— Это секретно.
— Чушь собачья! Вы подвергли опасности весь корабль, всех нас! Я имею право знать.
Глаза полковника сузились.
— Думаешь, можешь рассказывать о своих правах, ты, кусок дерьма? Не был бы ты нужен кораблю, хрен бы вообще попал на борт! Мерзость!
Вот он наконец и высказал то, что думал обо мне все это время.
Мерзость.
Торрес не был религиозным, но именно это слово приходило ему на ум, когда он думал о таких, как я. Отвращение и гнев читались в выражении его лица и в позе, но он быстро взял себя в руки. Я хорошо умел ставить себя на место других людей. Мерзость, да.
Человек, склеенный из осколков. Рожденный с дисфункцией зеркальных нейронов, я постепенно превращался в почти нормального благодаря NGF и искусственному потенцированию
А людям наподобие Торреса не нравилось то, что они видели во мне. По их меркам, я был сродни врагам. Сродни людям из системы Чара — ближайшей космической колонии к той, откуда мы прибыли на Beta Comae Berenices; людям из колонии, которые, по примеру землян, начали творить со своими нейронными цепями такое, чего Торрес даже представить не мог. В том опасном месте человек мог обзавестись звериным чутьем, биологически улучшенной памятью или чем-то еще, совершенно иным и новым. В отличие от нас, они постоянно менялись, были текучими. Ни одной устойчивой черты, которую можно было бы описать. Неудивительно, что мы так боялись их появления. У нас не было бы ни шанса.
15
Напомним читателю, что зеркальные нейроны — тип нервных клеток, открытых относительно недавно, в 90-х годах XX века. Такие нейроны возбуждаются при выполнении определенного действия или же при наблюдении за таковым действием. Считается, что они помогают детенышам быстрее адаптироваться, отзеркаливая то или иное поведение старших особей. Они же, возможно, связаны с эмпатией, пониманием других людей и т. д. Не исключено, что нарушение функции таких нейронов приводит к ряду психических заболеваний, в частности к аутизму.
NGF — один из нейротрофинов, то бишь секретируемых белков, которые поддерживают жизнеспособность нейронов и стимулируют их активность, он же является для них фактором роста.
В лучшем настроении я бы высмеял Торреса. Я-то сам недалеко ушел от тех древних обитателей нашей общей колыбели жизни. Я был жестким. Посаженный на цепь собственной эмпатии — искусственно стимулированной, нетипичной, но неизменной.
— Меня не волнует, что вы думаете обо мне, — наконец сказал я, — но никогда больше не делайте ничего подобного с кораблем. Не смейте.
Как я и ожидал, Торрес не пошел за мной к выходу со смотровой площадки.
Он выяснил все, что хотел. Что бы он ни пытался сделать, это сработало.
И, вопреки моим словам, он наверняка сделает это снова.
Тебе стоит пойти в столовую, — сказала мне корабль следующим утром. Я почувствовал настойчивость в ее словах, но торопиться не стал.
Зачем? Я не хочу никого видеть.
Иди, — настаивала она. — Это важно. Сядь рядом со своим другом Лакшми. Спроси ее об успехах.
Я почувствовал внутри холодок. В наших предыдущих разговорах «Джордано Бруно» почти всегда игнорировала существование других людей. Она принимала приказы от них, соблюдала протокол приоритета доступа, который у некоторых членов экипажа был выше, чем у меня, но никогда не говорила со мной о других людях.
Это то, что сделал Торрес? Или я просто становлюсь параноиком?
Я пошел туда.
Завтракали около двух десятков человек, но Лакшми сидела одна. На этот раз она заметила, когда я заговорил с ней. Я понял, что на самом деле я с ней не разговаривал уже несколько месяцев — с того самого момента, когда она рассказала про найденную планету. Однако такое невнимание с моей стороны, кажется, ее не задевало. Даже если бы Ранганатан понимала смысл слова «друзья», сомневаюсь, что она хотела бы таковых иметь.