Тринадцатая пуля
Шрифт:
— Чему ты удивляешься, Андреич? Я жил вместе с эпохой… Сейчас уровень общественного сознания упал до пугающе низкой отметки. А я падал вместе с обществом. Все в мире потеряло цену… Все эти Штайнеры, Фрейды, Соловьевы и Булгаковы, не говоря уже о Толстом и Достоевском, забыты… Будто и не было их святых открытий… Люди устали искать Бога… Бога им заменил телевизор. А я? Маску всегда носить легче, чем собственное лицо… Я тоже устал… Но сил, чтобы поставить стену, у меня хватит, — и, швырнув евангелие от Иосифа Сталина в черную дыру пролома, он спокойно принялся класть кирпичи.
Что
Мне по-прежнему снятся сны. Такие, знаете, сны начала двадцать первого века — цветные, звуковые, стереофонические и многосерийные… Но, слава Богу, Сталин и его камарилья не снятся…
Другое время — другие сны…
Мы со Славой живем в нашей квартире на тихой улочке между Avenue George V и Avenue de Jena.
Вняв просьбам Славы, я отпустил длинные волосы, усы и бороду. На шее у меня всегда повязан платок. И хотя он душит меня, я терплю. Если бы не это, можно было бы сказать, что я абсолютно счастлив.
Я сторонюсь модных тусовок и, следуя советам Славы, избегаю журналистов. Она говорит, что это только подогревает ко мне интерес публики. Можно сказать, что я веду почти отшельническую жизнь. И это мне нравится.
Когда Слава изредка уходит куда-то без меня, я тоскую и задумываюсь. Я знаю, что с такой женщиной, как Слава, никогда нельзя быть спокойным. Хотя с какой, скажите, женщиной можно быть спокойным до конца?..
Иногда, идя по улице, я ловлю себя на желании внезапно обернуться. До поры я этого не делал, стыдясь показаться нелепым. А в один прекрасный день все-таки не удержался. И увидел все тех же, как мне показалось, людей в черном… Слава Богу, при более близком рассмотрении они оказались членами какой-то восточной секты…
Предрекаю, что очень скоро мы все, земляне, окажемся в непривычном положении. Произойдет что-то настолько грандиозное, что изменит нашу жизнь до неузнаваемости. Что это будет, я не скажу, но один сон, приснившейся мне в ночь с четверга на пятницу, предсказал совершенно недвусмысленно, что эти изменения коснутся всех нас. Без исключения…
У нас со Славой в семействе прибавление. Чувствую, необходимо объясниться. Наш щеночек колли оказался настоящей сукой. Причем, с присущими сукам любвеобильностью и неразборчивостью. Достигнув зрелости, эта безнравственная псина целиком отдалась страстям — с кем только она не норовила вступить в преступную связь!
Кажется, все псы в нашем районе побывали у нее в любовниках. И вот она исторгла из своего порочного чрева шесть разномастных ублюдков, с которыми я не знаю что делать! Профессиональный любитель животных Бедросов, с которым я консультировался по телефону, настоятельно советовал мне подумать о мешке и хладных водах Сены…
Слава обожает сюрпризы, и, став моей официальной женой, она от галстуков перешла к экзотическим подаркам. Она купила удава. Небольшого такого удава. Длиной около двух метров.
Пока
Я слышал, эти рептилии растут медленно. Но в последнее время удав заметно удлинился, и в его желтых глазах, когда он, не мигая, смотрит на меня, клянусь! появилось не свойственное ему прежде выражение плотоядной заинтересованности. Иногда его глаза мечтательно подкатываются, он делает осторожное глотательное движение, и тогда кончик его чешуйчатого хвоста начинает нетерпеливо подергиваться. Надо бы куда-нибудь сбагрить эту окаянную животину… Может, в китайский ресторан?
Слава все так же очаровательна, ослепительна и обворожительна. Теперь она мой официальный агент, и роль эту играет с присущим ей блеском.
Она повсюду сопровождает меня. Но только не в Москву… Я же часто бываю там. Вижусь с дочкой, которая, похоже, готовится стать матерью… Кто он, этот возмутительный негодяй? — спросил я. В ответ она засмеялась и сказала, что я его не знаю. И добавила, что если бы не было этих возмутительных негодяев, то население земного шара вымерло. И ее бы не было… При этом она выразительно посмотрела на меня…
Она часто приезжает ко мне, и тогда мы со Славой возим ее по Парижу. Конечно, Елисейские поля… Конечно, Собор Парижской богоматери… Конечно, Монмартр, конечно, Версаль… И прочее, прочее… В общем, весь туристический набор…
Ей страшно все нравится, но, пробыв несколько дней, она рвется назад, в Москву. Говорит, там интереснее… Саша очень подружилась с моей женой. Саша называет ее "тетя Слава", а та ее — "дитя порока".
Моя главная картина, которую я сам всегда считал шедевром, почему-то не продается.
Все считают ее неудачей. Я отвел ей уголок в своей мастерской, и она по-прежнему стоит, закрытая от нескромного глаза серо-вишневым покрывалом, дожидаясь того великого часа, когда людей заинтересует то, что всегда волновало меня, и они попросят у автора прощения…
Возможно, при жизни мне этого не дождаться. В истории такое встречается сплошь и рядом…
Я редко подхожу к своему любимому творению. Я дал себе слово никогда ничего в нем не менять, и никогда больше моя рука не коснется его. Пусть оно останется неизменным. Пройдут годы, я постарею, оно — никогда. Ведь это автопортрет…
Иногда мне вспоминается старый сон, приснившийся мне в поезде по дороге в К***, когда я ехал к Алексу. Во сне я искал телефонную будку на Неглинке, чтобы позвонить и сказать брату что-то важное, от чего зависит вся жизнь. Помнится, я тогда никак не мог до него дозвониться…
Я редко звоню брату. В этом виноват только я… Несколько дней назад я набрал его номер. Брат подошел к телефону. Я услышал его мягкий, глубокий баритон. И я прочитал ему прощальное письмо отца. И брат заплакал… Я сказал ему, что письмо адресовано нам обоим. Хотя о брате в письме ни слова…