Шрифт:
«Наша жизнь как дорога с односторонним движением, и важно не пропустить свой поворот, ведь пути назад уже не будет.»
Уинстон Черчилль
Михаил Федорович быстрым шагом направлялся к своему вагону, усердно ища глазами его номер. Он катил за собой чемодан, который, по сравнению с багажом толпившихся вокруг людей, был совсем мал.
– Шестой, седьмой, восьмой… – тихо, почти про себя шептал он, осматривая вагоны с пытливым взглядом и поглаживая свою небольшую чуть
День стоял погожий: не было ни жарко, ни холодно, солнце ярким маяком пробивалось сквозь облака, легкий ветерок приятно ласкал кожу и расслаблял всех присутствующих на пироне. Лишь вдалеке, где-то там, в тех краях, куда шли рельсы, небо было черным, и тучи грозно клубились, предвещая недоброе.
Михаил Федорович наконец добрался до своего тринадцатого вагона, что развеяло его напряженное состояние и заставило остановиться рядом с проводницей. Он взглянул на часы и обнаружил, что до отправления еще около получаса. Проводница, женщина объемная не по годам и явно не ухаживающая за собой, заграждала вход в вагон. Поняв, что сейчас зайти не дадут, а он уже устал, мужчина решил найти место, где бы присесть. На глаза ему попалась лавка посреди пирона, и, как только Михаил Федорович приподнял ногу, чтобы начать движение к ней, так тут же увидал справа другого мужчину, точно так же избравшего направление к этой лавке и так же стоявшего в позе готовности. Они переглянулись, и в глазах каждого мелькнула искра горячего соперничества. В одно мгновение ринулись оба к свободному месту на лавке. Михаил Федорович оказался на секунду быстрее и мигом уселся, сомкнув ноги и положив руки на колени. Лицо свое, словно удивленное подлетевшим тут же мужчиной с усами, направил он на оного. Тот кинул на победителя презрительный взгляд, скривил недовольную физиономию и отошел.
Тут же сей случай забылся победителю, и он принял более свободную позу. Поезд издал громкий и резкий звук, похожий на выпуск пара, и Михаил Федорович мельком вздрогнул. Но стоявшая рядом с поездом проводница и глазом не моргнула.
Вокруг постоянно суетились люди, ходя справа налево и слева направо, стоял шум и гам, передавались по громкой связи объявления о прибытии и отбытии поездов. Старая цыганка в фиолетовом платке и далеко не чистой одежде, сидевшая рядом с Михаилом Федоровичем, листала какую-то потрепанную книжечку. Он украдкой заглянул, не поворачивая головы, ибо был любопытен. «При очитке мы имеем дело с психической ситуацией, явно отличной от ситуации, в которой происходят оговорки и описки. Одна из двух конкурирующих тенденций заменяется здесь сенсорным возбуждением и, возможно, поэтому менее устойчива. То, что следует прочитать, в отличие от того, что намереваешься написать, не является ведь собственным продуктом психической жизни читающего.» – разглядел Михаил Федорович. Он еще раз окинул цыганку беглым взглядом.
«Чего только не увидишь.» – подумалось ему.
Между тем время шло и, когда Михаил Федорович проверил время, то убедился, что ушло оно недалеко. Дабы как-то себя занять, он включил в памяти своей восемьдесят восьмую симфонию Гайдна и, откинувшись на спинку лавки, стал наслаждаться. Умение это всегда спасало в подобных ситуациях, и этим он гордился перед самим собой. Михаил закрыл глаза и унесся в волшебный поток музыкальных переливов. Музыка наполняла его душу своей чарующей и оживляющей силой, даже подстрекало хотеть жить. Гайдн заставлял его губы растягиваться в улыбку. Открыв глаза, но не прекращая концерт в своих мыслях и запрокинув голову, он лицезрел прекрасное небо нынешнего дня, на котором облака чередой медленно-медленно плыли в неясном направлении. На одном моменте симфонии мурашки легкою волной пробежали по боку Михаила Федоровича. Но вот проводница прервала прекрасное и объявила о том, что можно заходить в вагон.
Зайдя в свое купе, Михаил Федорович поставил свой чемодан, плюхнулся на нижнюю койку слева от двери и глубоко выдохнул. Воздух был очень пыльный и томный, и было решено открыть окно. Но, к сожалению, оно не открывалось, что Михаилу очень не понравилось. Белья еще не было, а сама койка была жестка, чем сразу стала раздражать.
«Хорошо, что хоть купе.» – подумал Михаил Федорович.
Он сидел и смотрел в окно, ожидая отправки поезда. Тут какие-то шумные пассажиры начали пробираться по вагону, и он закрыл дверь. Шумных людей Михаил Федорович недолюбливал. Он был хирургом и во время операций настаивал больше всего на том, что шума, пусть даже малейшего, быть не должно. Так и повелось, что все громкое не нравилось ему.
За годы работы он скопил достаточное количество денег и хотел купить себе небольшой загородный домик, чтобы преспокойно провести в будущем старость там. Однако судьба завела его в болото, и мечта сгорела ярким пламенем. Теперь он возвращался в родной город, в котором провел большую часть жизни.
Пассажиры за дверью все шли и шли, и никто не заходил. Дверь чуть дернулась, и уже показалось, что кто-то все-таки будет соседом Михаила Федоровича, но это была ложная тревога. Ему не хотелось ехать с кем-то, одиночество нравилось, а одиночество в таком месте, как поезд было просто наслаждением. Он погладил себя по бородке и продолжил свой внутренний концерт Гайдна, с наслаждением закрыв глаза. За окном спешили люди, пробегали старики и дети, изредка собаки. Если бы не противное ожидание появления попутчика, который, как он надеялся, не придет, то Михаил Федорович был бы сейчас, наверно, счастлив.
Тут ручка двери задергалась, дверь открылась, как и глаза слушателя концерта, и в купе вошел полноватый мужчина с усами и двумя большими чемоданами. В нем Михаил Федорович узнал того самого субъекта, с которым у них произошла эстафета на пироне. Мужчина остановился, и они уставились друг другу в глаза точно так же, как и прежде. Насмотревшись, вошедший молча поднял койку, расположил под ней свой багаж и сел, опустив ее обратно. Он снова посмотрел на Михаила Федоровича как отец на провинившегося сына. Его оппонент в гляделках перевел взгляд в окно. Тут он вспомнил, что сам не положил свои вещи под койку, а держать их где-либо еще было в таком маленьком помещении крайне непрактично. Михаил Федорович встал, и положил багаж, после чего сел обратно. Вошедший уже сам смотрел в окно, и, похоже, его больше не волновал происшедший случай. Оба стали смотреть на пирон. Вошедший мельком взглянул на Михаила Федоровича, не поворачивая головы от окна. Тот заметил, после чего взгляд мигом вернулся на траекторию пирона.
Конец ознакомительного фрагмента.