Триптих
Шрифт:
Инвалид подходит к Вдове.
Инвалид. Дорогая госпожа Пролль. (Представляется.) Лухзингер. Мы были друзьями, Маттис и я, состояли в одном гребном клубе, о Господи, сколько воды утекло с тех пор… живешь в одном городе, не встречаясь друг с другом… (Протягивает ей руку.) Госпожа Пролль.
Вдова. Спасибо за большой венок.
Инвалид. Я никак не могу прийти в себя.
Конец рукопожатия.
Вдова. Господин директор, я вас провожу.
Вдова провожает инвалида к выходу; лишь Роже и Франсина
Франсина. Подержите мою сумочку? (Подает ему свою сумочку, снимает черный платок, тряхнув головой, приглаживает волосы руками, прежде чем снова завязать на голове платок.)
Роже. Я должен еще раз спросить, как ваше имя.
Франсина. Франсина.
Роже. Вы собираетесь в город? Если не возражаете, я с удовольствием вас подвезу. Мне тоже нужно в город. (Направляясь к выходу.) Какая тема у вашей диссертации?
Усопший один в своем белом кресле-качалке. Тишина. Усопший встает и уходит в другую сторону. Возвращается Вдова. Видит пустое кресло и цепенеет.
Вдова. Маттис!
Дочь входит с пустыми стаканами.
Дочь. Ты слышала, о чем они говорят? Как-никак у человека есть душа, дело не в калориях…
Дочь идет дальше и исчезает.
Вдова. Маттис, где ты?
Старик
Дежурный на бензоколонке
Катрин
Молодой пастор
Сосед с поперечной флейтой
Клошар
Ксавер
Клас
Старуха
Пилот (без слов)
Заключенный
Молодой испанец (без слов)
Ильза
Господин с розами
Молодой банковский служащий
Йонас
Инвалид
Ребенок (без слов)
На переднем плане белое кресло-качалка.
Сцена просторная, пустая, залитая белым светом. Где-нибудь стоит старик Пролль с удочкой в руке, словно тут ручей; неподалеку от него сидит Дежурный, в комбинезоне. Слышится короткий птичий щебет. Затем тишина. На заднем плане появляется Молодой пастор; оглядывается вокруг, словно кого-то ищет, и остается где-нибудь стоять. Снова короткий птичий щебет. Снова тишина.
Белый свет не меняется.
Старик. Ловлю рыбу.
Дежурный. Вижу.
Старик. Зачем вы спрашиваете? (Вытаскивает удочку, на которой ничего нет, и снова ее забрасывает.)
Дежурный. Раньше тут росли березы…
Входит Катрин и садится в белое кресло-качалку.
Катрин. Здесь, да, здесь я однажды сидела… Все, что случается, уже когда-то случалось, и мне уже за тридцать. Ничего нового не добавится. В этом кресле я качалась. Ничего не добавится, чего бы я уже не испытала. И мне по-прежнему будет за тридцать. То, о чем я думаю, я давно уже передумала. То, что слышу, я уже слышала. (Слышится щебетание птиц.) Снова апрель.
Старик, который ловит рыбу, и Дежурный.
Дежурный. Раньше тут
Старик. Но с тех пор прошло так много времени.
Дежурный. Тогда здесь водилась форель.
Старик. Я знаю. (Пауза.) Ручей с камнями на дне, верно, и с водорослями на камнях, так что непременно поскользнешься, если захочешь пройти по камням босиком, и потом зеленые пятна на штанах… (Вытаскивает удочку, на которой ничего нет.)
Дежурный. Вы же ничего не ловите.
Старик насаживает на крючок наживку, замолкая при этом; его манипуляции свидетельствуют о близорукости.
Старик. Не может быть, чтобы вы помнили березы. Когда же в таком случае построили кузовной завод? Как раз тогда и исчезли березы.
Дежурный. Знаю.
Старик. Сколько же вам лет?
Дежурный. Сорок один.
Старик снова забрасывает удочку.
Старик. Я тогда еще ходил в школу, и мы ловили форель руками. Без лицензии. Это было запрещено. Только отец мог ловить на удочку. Тогда ручей был настоящий…
Пауза.
Дежурный. Вот теперь надо было тянуть!
Пауза.
Старик. Все говорили: нет новых брюк, нет новой обуви, нет мяса — кризис. Колбаса была только для отца. (Дежурный молчит.) Но березы на берегу вырубили задолго до войны, а вам сорок один год, быть не может, чтобы вы помнили березы и настоящий ручей.
Катрин в белом кресле-качалке; Молодой пастор неподолеку от нее, опять слышится щебет птиц.
Пастор. Как тут птички щебечут!
Катрин качается.
Катрин. Как на кладбище… Ребенком я каждый день ходила через кладбище, это была самая короткая дорога в школу, и там, между бирючинами, стоял бронзовый бюст: какой-то господин с эспаньолкой. Не Ленин, а какой-то ботаник — потом я перестала бояться этого бюста: он только притворяется, будто смотрит на меня! Я трогала пальцами оба его глаза: он только притворяется! Я заметила: ему вообще не интересна сегодняшняя жизнь.
Пастор. Можно задать вам вопрос?
Катрин. Однажды бирючину подрезали, чтобы черный бюст не терялся в листве и можно было прочесть на цоколе годы жизни: 1875–1917. Мужчина в расцвете лет. У меня было впечатление, что он вовсе не хочет возвращаться назад, в жизнь, даже если щебечут птички.
Пастор. Почему вы наложили на себя руки?
Катрин. Интерес пропал.
Появляется Мужчина, без пиджака, в подтяжках и домашних тапочках, в руках у него поперечная флейта. Он останавливается и глядит вокруг, словно что-то потерял.
Старик, который ловит рыбу, и Дежурный.
Старик. Вы что-то сказали?
Дежурный. Нет.
Старик. Я тоже нет.
Старик вытаскивает удочку, на которой ничего нет.
Дежурный. Почему вы удите рыбу именно здесь?
Старик. Я тут вырос. И ходил в школу. Тут была форель, вы же сами говорите. Тут мы играли в индейцев. Тут я угодил в тюрьму — было однажды такое… (Снова закидывает удочку.)