Триумф и трагедия. Политический портрет И.В.Сталина. Книга 2
Шрифт:
Несогласие с теоретическими установками Сталина уже в середине 20-х годов квалифицировалось как «враждебное отступление» от марксизма. В последующем даже намек на несогласие с диктатором кончался трагически. Это можно расценить как теоретическое диктаторство; впрочем, еще Ницше назвал таких людей «тиранами духа». В одной его работе приводятся довольно любопытные размышления по этому поводу. «Тираны духа» осуществляют насилие, писал Ницше, «верою в то, что человек обладает истиною, но вместе с тем никогда еще не проявлялись с такой силою свойственные подобной вере жестокость, своеволие, деспотизм и злоба».
Сталинский догматизм, наложивший свою диктаторскую печать на общественную мысль, был воинственным, упорствующим, беспощадным. Ему помогали в этом его идеологические оруженосцы Жданов, Суслов, Поспелов, Митин, другие «рыцари» догматизма.
Превращая истины в мумии, сталинизм утвердил и такую черту догматизма, как выборочность использования тех или иных положений марксизма. Сама теория научного социализма, работы основоположников марксизма-ленинизма, их выводы подвержены критическому испытанию временем, как и любая теория. Ведь еще К. Маркс говорил: «Мы выступаем перед миром не как доктринеры с готовым новым принципом: тут истина, на колени перед ней!» Многие положения, сформулированные классиками, должны рассматриваться лишь применительно к своему времени. Это естественно. Но даже те выводы, которые могут устареть или быть неадекватными нашему сегодняшнему пониманию, мы можем изучать и знать. Ведь сейчас никому не придет в голову запретить печатать те работы, где говорится, допустим, о диктатуре пролетариата. Однако Сталин лично определял, что можно, а что нельзя публиковать из теоретического наследия основоположников марксизма. В фонде Сталина есть много записок с просьбами разрешить предать гласности то или иное письмо Ленина, фрагмент рукописи Маркса или Энгельса. Вот примеры. В июне 1939 года к Сталину обращается М.Б. Митин – директор Института Маркса – Энгельса – Ленина: «Прошу разрешить в очередном номере «Большевика» публикацию двух прилагаемых при сем писем В.И. Ленина к Инессе Арманд». Резолюция предельно лаконична: «Не возр. Ст.» .
Но институт не всегда получал такое разрешение. Жданов, Митин и Поспелов представили Сталину статью Энгельса «О внешней политике русского царизма», засомневавшись в целесообразности ее публикации. «Вождь» внимательно изучил написанное Энгельсом и сделал на полях пометки следующего содержания: «завоевательные мерзости – не монополия русских царей»; «переоценка роли внешней политики России»; Энгельс, «атакуя внешнюю политику царизма, решил лишить ее всякого доверия в глазах общественного мнения Европы». Затем сделал общее резюмирующее заключение: «Стоит ли после всего сказанного печатать статью Энгельса в нашем боевом органе, в «Большевике», как статью руководящую во всех случаях, или статью глубоко поучительную, ибо ясно, что напечатать ее в «Большевике» – значит дать ей молчаливо такую именно рекомендацию. Я думаю, что не стоит. И. Сталин. 15.VII. 1940 г.».
Поэтому неудивительно, что целый ряд ленинских документов не публиковался и не публикуется в течение десятилетий. Сталин до конца своих дней держал «взаперти» многие ленинские мысли и идеи. Догматизм признает лишь то, что прямо подтверждает его положения, и отвергает то, что противостоит ему. Это видел еще Гегель: догматизм, писал он, «в более узком смысле состоит в том, что удерживаются односторонние рассудочные определения и исключаются противоположные определения». Даже «левые фразы», к которым часто любил прибегать Сталин, не могли скрыть его линию на консервацию нужных ему теоретических положений марксизма и умолчание
Подлинной энциклопедией догматизма, сборником мумий полуистин и антиистин стал пресловутый учебник «История Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). Краткий курс», вышедший более чем 300 изданиями тиражом около 43 миллионов экземпляров! Этот сборник догматов-мумий стал таким же обязательным для взрослого населения страны, как Коран для мусульманских фундаменталистов. Однако историей уже давно доказано, что сознание является самой независимой от власти сферой. Ереси, сомнения, инакодумство рождаются в значительной мере в результате насилия над сознанием, попыток жестко управлять им или держать в заточении.
В 1891 году знаменитый (но по воле Сталина надолго вычеркнутый из истории отечественной общественной мысли) философ B.C. Соловьев опубликовал статью с красноречивым названием «Руководящие мысли…». В ней он подверг научной критике статьи профессора Петербургского университета Н.И. Кареева, напечатанные в сборнике «Историческое обозрение». Кареев пытался указать историкам не только, как следует писать историю, как ее изучать , но и как понимать . Соловьев с присущим ему интеллектуальным изяществом показал несостоятельность притязаний автора давать рекомендации, как понимать прошлое. Но куда Карееву до Сталина! Его «руководящие мысли» становились абсолютно обязательными для всех, по крайней мере на словах! Отмечу при этом, что подавляющая часть населения имела уже столь деформированное сознание, что слепо верила «вождю»: понимать историю могли только по-сталински.
Я ниже постараюсь показать подлинную роль «Краткого курса» в жизни нашего общества. Хотелось бы напомнить, что догматический ум Сталина, абсолютизировав значение борьбы партии внутри страны с бесчисленными «врагами», создал искаженный облик прошлого. Конечно, борьба в партии была. И часто – ожесточенная. Это закон диалектики. Но в истории страны и партии Сталин ничего не увидел, кроме борьбы и подлости: коварства меньшевиков, капитулянтства ликвидаторов, антисоветизма троцкистов, политического двурушничества своих бывших соратников. Можно даже подумать, по Сталину, что фактически, кроме него самого и группы его сторонников, вся старая партийная «гвардия», говоря его словами, – «изверги из бухаринско-троцкистской банды». Одни подзаголовки 12 глав «Краткого курса» говорят о многом. «Раскольнические действия меньшевистских лидеров», «Разложение в оппозиционных слоях интеллигенции», «Усиление активности троцкистов», «Разгром троцкистско-зиновьевского блока», «Политическое двурушничество», «Ликвидация кулачества как класса», «Ликвидация остатков бухаринско-троцкистских шпионов»… История, по мысли «вождя», – это бесконечные враждебные вылазки одних и решительные, мудрые действия других, ведомых Сталиным.
Группа историков – Кнорин (правда, дело он не закончил – был арестован), Поспелов, Ярославский – в соответствии с решением Политбюро от 16 апреля 1937 года всецело сосредоточилась на написании книги. В ее основе лежала разработанная Сталиным схема периодизации истории партии, а также определение им ее сути как «борьбы большевиков с антибольшевистскими фракциями». Сталину последовательно направлялись отдельные главы, несколько макетов книги. Почти каждую главу «вождь» решительно «доворачивал» в сторону основной идеи: история партии – это история ее внутрипартийной борьбы. Во главе ее стоял верный соратник и продолжатель дела Ленина – Сталин. Несмотря на большую занятость другими делами, Сталин, судя по замечаниям в различных вариантах будущей книги, долго сам сидел над «историей». Он хорошо знал: это будет один из самых важных механизмов его длительного влияния на сознание миллионов людей.
Сталин, прочитав очередной переработанный текст «Краткого курса» (а их было несколько, пока он одобрил тот, который впоследствии и изучали десятки миллионов людей), и сам не мог не заметить, что история партии выглядит как рыцарское ристалище, где не прекращаются батальные схватки его «ордена» с несметными полчищами врагов. Подумав и решив обезопасить свою концепцию партийной истории от возможной критики в будущем (в настоящем это было исключено), Сталин продиктовал ряд положений, которые после редактирования стали выглядеть так: