Триумф и трагедия. Политический портрет И.В.Сталина. Книга 2
Шрифт:
В целом общественные науки вынуждены были просто прозябать. Примитивное комментаторство не только убило душу науки, но и резко ограничило «ареал» ее влияния. С конца 30-х годов, повторюсь еще раз, можно было лишь комментировать сказанное самим Сталиным. У всех ученых – от начинающих обществоведов до академиков – темы «исследований» были сходными: роль И.В. Сталина в развитии экономической науки; значение труда И.В. Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР» для развития философской науки; И.В. Сталин о теории государства и права; решающий вклад И.В. Сталина в развитие военной науки и т. д. Мне удалось обнаружить в библиотеках (но это, видимо, не все) около 550 (!) книг и брошюр на аналогичные темы, написанных с 1945 по 1953 год. Научная мысль оказалась в
Большой вред сталинский догматизм нанес естественным и техническим наукам. Задержано на много лет развитие генетики и предана остракизму кибернетика. Дело в том, что при оценке новых сфер и новых идей научного знания в естественных и технических науках к ним подходили с вульгарно-политических позиций, а то и просто явно невежественных. Поиск «космополитов» еще больше обрекал науку на изоляцию, догматическое омертвление. Статьи типа «Космополитизм на службе империалистической реакции» (Известия. 1950. 18 апреля) отбивали какую-либо охоту поддерживать научные контакты с зарубежными исследовательскими центрами. Упоминание в научном иностранном журнале фамилии советского ученого или приглашение его на международный конгресс было делом небезопасным.
Попытки механического перенесения сталинских формул «диалектики» на вопросы развития биологии, как это прекрасно показал, например, В.Д. Дудинцев в своих «Белых одеждах», были равносильны самоубийству науки. Но, если точнее, это было не самоубийство, а покушение на убийство. Если бы так продолжалось еще пять или более лет, наука, большая наука, рисковала откатиться очень далеко.
В тех условиях, уловив прагматическое требование Сталина («в науке нужен немедленный практический результат»), быстро выплыли на поверхность люди типа Т.Д. Лысенко. В печати тогда появлялись разгромные статьи, бичующие «раболепствующих» советских морганистов. Например, в статье доктора биологических наук И. Глущенко «Реакционная сущность вейсманизма» поносились советские ученые-генетики Дубинин, Филипченко, Кольцов, Серебровский и превозносился академик Лысенко, показавший «убогую практическую деятельность» отечественных морганистов в своем докладе «О положении в биологической науке». Для Сталина естественные и технические науки оставались, по существу, областью алхимии, чего-то загадочно-таинственного, связанного с постижением нового. Ему казалось, что в науке главное – организация. Он часто скептически смотрел на те или иные сообщения о научных достижениях и открытиях, если они были ему непонятны. «Вождь» верил, что научное творчество возможно и в ГУЛАГе. Те же, кто казался Сталину опасным и был не способен перейти на догматические рельсы сталинизма, безжалостно уничтожались или ссылались в бесчисленные лагеря. Это сотни талантливых людей, и среди них – А.К. Гастев, Н.И. Вавилов, Н.А. Невский, Н.П. Горбунов, И.А. Теодорович, О.А. Ерманский, А.И. Муралов, Н.К. Кольцов, Н.М. Тулайков, Г.А. Надсон, А.Н. Туполев, В.М. Мясищев, В.М. Петляков, С.П. Королев, И.Т. Клейменов и многие другие.
Ученые, которым сохранили жизнь, работали в особых учреждениях, лагерных лабораториях, находившихся под наблюдением 4-го спецотдела МВД СССР. Здесь Сталин подходил к науке с сугубо прагматических позиций; его уже мало интересовало мировоззрение и политические взгляды осужденных. Важно, чтобы был быстрый результат. А когда он достигался, Сталин иногда даже проявлял «милосердие» – сокращал сроки отсидки, а порой даже освобождал из-под стражи. Ведомство Берии систематически докладывало Сталину о результатах работы ученых в неволе. Вот несколько таких сообщений:
«Товарищу Сталину И.В.
Группа заключенных специалистов 4-го спецотдела МВД под руководством заключенного специалиста профессора Стаховича К.И. и профессора
18 мая 1946 года.
С. Круглов» .
«Товарищу Сталину И.В.
Заключенным специалистом А.С Абрамсоном (осужден на 10 лет) в 1947 году предложена новая, оригинальная система экономичного карбюратора для автомобильных двигателей. Испытания на ЗИС-150 дали экономию горючего 10,9 %… Предлагается сократить срок наказания на 2 года А.С Абрамсону и инженеру-механику М.Г. Арджеванидзе и инженеру-конструктору Г.Н. Цветкову.
Прошу Вашего решения.
8 февраля 1951 года.
С.Круглов» .
Сталин согласился. Но понимал ли он, что инженерно-техническая мысль в этих и во множестве других случаев не опиралась на его «лучезарные» идеи, что методологией подхода ученых, инженеров служили просто глубокие знания, подлинное творчество, изобретательство, не замутненное идеологической дребеденью сталинизма?
Догматическое отношение к марксизму-ленинизму не могло не затронуть и процесс изучения ленинских работ. Оказывается, Ленина уже нельзя понять без того, чтобы то или иное его положение не комментировалось с помощью сталинских цитат. В вузах прежде всего проверялось, как студент конспектирует сталинские труды. Помню, в бытность курсантом Орловского танкового училища, после семинара меня задержал преподаватель. Это был уже немолодой подполковник. Курсанты его любили, если так можно сказать, за «добродушие». Когда мы остались одни, этот подполковник (прошло много лет, и я, к сожалению, не помню его фамилию), подавая проверенный им мой конспект первоисточников, негромко, по-отечески, сказал:
– Хороший конспект. Сразу видно, не списываешь, а думаешь вначале. Но мой совет: сталинские работы конспектируй полнее. Понимаешь – полнее ! И еще. Перед фамилией Иосифа Виссарионовича не пиши сокращений типа «тов.», пиши полностью – «товарищ». Ты меня понял? – внимательно посмотрел преподаватель.
– Так точно, товарищ подполковник, понял!
Вечером мой сосед по казарме поделился со мной, что с ним и еще с некоторыми курсантами преподаватель истории КПСС провел такие же беседы. Ожидалась комиссия, и, по слухам, в соседнем училище на эту «политическую незрелость», что была в моем конспекте, «обратили пристальное внимание».
Можно и сейчас еще спросить пожилых людей, чья молодость прошла в те годы, как изучались сталинские работы. Многие помнят сталинские труды «К вопросам ленинизма», «Об основах ленинизма» с их подзаголовками: «Метод», «Теория», «Диктатура пролетариата», «Крестьянский вопрос», «Национальный вопрос», «Стратегия и тактика», «Партия»… Когда-то многие даже умилялись простоте, «ясности» этих примитивных догм. Учили их везде: в техникуме, училище, институте, на производстве, в партии, профсоюзах, комсомоле. Дело даже не в том, что все эти откровения до предела упрощены. Каждый пишет как может. Главное в том, что эти мумии догматизма, засушенные и извращенные истины Сталин законсервировал на десятилетия, превратил их в азбуку марксизма.
Хотя уже и тогда (вот ирония судьбы!) Сталин, считая себя диалектиком, предавал анафеме «догмы» оппортунистов II Интернационала. Так и нумеровал их: «догма первая», «догма вторая», «догма третья»…
Чем больше твердили сталинские догмы, тем послушнее становились люди. Мумии сталинских догм – одно из средств превращения людей в тот тип человека, которых китайцы называли хунвейбинами. Люди постепенно привыкали к односторонней дедукции: из одной формулы выводится другая, если нужно – то и третья. Часто люди искали объяснения тем или иным процессам не в жизни, а в формулах, дефинициях, извлечениях из сталинских работ. Догматизм мышления всячески насаждался бюрократией, которая стала таким же неотъемлемым элементом сталинизма.