Тривселенная
Шрифт:
— А вам, значит, это пришло в голову, — задумчиво сказал раввин. — Знаете, уважаемый Виктор Николаевич, вы даже не подозреваете, насколько близко подошли к разгадке и насколько в то же время далеко от нее находитесь. Вы должны сделать последний шаг, но никогда его не сделаете, потому что это вне сферы вашего представления о мироздании. Да и о религии нашей тоже. Вы действительно думаете, что раввин может нанять киллера, чтобы убить человека, даже оскорбившего религию и Творца? Вы воображаете, что иудаизм, о котором вы не имеете ни малейшего представления, допускает такое?
— Ах оставьте, — усмехнулся Виктор. — Только не говорите мне, что ни один
— Господи, — сказал Аркадий, — о чем вы говорите? Виктор, тебя занесло.
— Помолчи, — резко сказал Виктор. — Ты собрал весь материал, но анализировать ты не умеешь. Лев Николаевич, — он обернулся в сторону Подольского, стоявшего посреди комнаты с потерянным видом, — вы тоже думаете, что раввин Чухновский невиновен, как дитя?
— Да, — неожиданно хриплым голосом сказал Подольский и закашлялся. Он кашлял натужно и, казалось, никогда не остановится. Аркадий подошел и хлопнул Подольского по спине, тот закашлялся еще сильнее и неожиданно успокоился. — Да, — повторил он, — конечно. Это глупость — обвинять Пинхаса Рувимовича. Глупость! И я не понимаю, зачем вы это делаете. Вы же прекрасно знаете, что Генриха убил я!
В наступившей тишине слышно было, как где-то в квартире тикают часы. Чухновский с откровенным изумлением смотрел на Подольского, Аркадий подошел и стал позади него, преградив путь к двери, а Виктор смотрел на Льва Николаевича с любопытством дилетанта, забежавшего в картинную галерею и увидевшего на одном из полотен знакомое с детства изображение.
— Ну, приехали, — произнес Виктор, растягивая слова. — Вам-то это зачем?
— Видите ли, — сказал Подольский. — У меня была причина убить Генриха, и я хотел рассказать об этом вашему сотруднику в ресторане… Не успел, просто не решился… Я закурю, можно?
— Да, пожалуйста, — разрешил Виктор. Подольский вытащил из кармана пачку «Джентли», зажигалку, закурил с третьей попытки.
— Мы с Генрихом никогда не ладили, — глухо сказал Подольский, сделав несколько затяжек. — А после смерти родителей… Он считал, что я в этом виновен, потому что вовремя не установил диагноз. Глупо. Я сделал что мог. Но было поздно. Он не хотел этого понять. Мы перестали встречаться. Он сошелся с этой женщиной… Раскиной. Раввин Чухновский прав в том отношении, что… То есть, Генрих поступал как ученый, но с точки зрения религии… Кощунство, да. Он хотел вытащить из мозга все реинкарнации. Все. Вы знаете, что такое реинкарнации?
— Мы знаем, что такое реинкарнации, — проскрипел Виктор. — Мы даже знаем, что современная наука доказала, что ничего подобного в природе не существует. Всей этой чепухой занимаются институты паранаучных направлений. В Москве их достаточно. С этой публикой мы как-то разбирались, и кто там работает — знаем. Подольский не из таких, а его институт — классического академического направления, никакого отношения к паранаучным изысканиям не имеет и иметь не может. При чем здесь генераторы Уринсона? Подольский на добился бы и рубля финансирования, если бы заявил подобную тему. Не нужно вешать нам на уши лапшу, тем более, что эта информация легко проверяется.
— Черта с два эта информация проверяется! — неожиданно воскликнул Подольский высоким фальцетом. — Как-то в прошлом году… Зима была, февраль. Холод, если вы помните, лютый, госинспекция запретила личному транспорту подниматься в воздух, авиетки падали, как птицы, а птицы дохли на деревьях. В Туле было минус сорок два, такого никто не припомнит…
— Мы
— А? О Подольском, конечно, о ком же еще? Да, был мороз, и я удивился, когда он приехал ко мне. Я просто не мог себе этого представить и сначала даже не открыл ему дверь.
— Генриху Натановичу? — уточнил Виктор. — Вы же утверждали, что не виделись с ним несколько лет.
— Послушайте, — опять вскипел Подольский. — Мне и так трудно, а вы все время… Я… Мне не нравится ваш метод. Пусть ваш сотрудник сядет за этот стол, у него… у него другой взгляд. Тогда я продолжу.
Виктор собрался было разразиться язвительной тирадой, но встретил взгляд Аркадия и встал.
— Валяйте, — сказал он. — Первый раз слышу, что мой взгляд не нравится клиентам фирмы.
Аркадий обогнул стол и сел в кресло. Точнее, стол обогнуло его тело, и в кресло, теплое после Виктора, село именно тело, без подсказки со стороны мозга. Это было неожиданное, удивительное, необъяснимое ощущение — Аркадию казалось, будто он даже не пытался сдвинуться с места, и часть его сознания продолжала видеть комнату с той точки, где он стоял: окно напротив, Чухновский — вполоборота — у книжных полок, Виктор, выйдя из-за стола, становится так, чтобы быть неподалеку от Подольского, но вне его поля зрения. И в то же время другой частью сознания он понимал, что сидит в кресле, смотрит Подольскому в глаза, и комната, которую он видит с двух точек сразу, будто плывет и раздваивается, но нужно сохранять ясность сознания, и еще — нужно сказать Виктору, чтобы… Что?
Мысль не додумывалась, да и времени не было ее додумывать, потому что Подольский сказал:
— Так вы записываете? Генрих позвонил в дверь, и я сказал через интерком, чтобы он отваливал, говорить нам не о чем. Тогда он произнес такую фразу: «Не кинжалом он действовал, но ядом, и потому — не пойман».
— Что это означает? — спросил Аркадий. Голос прозвучал вне зависимости от его сознания, и на какое-то мгновение Аркадий испугался самого себя, но это ощущение вмиг прошло, и все вернулось на свои места — он владел собой, он был собой, и что же с ним сейчас происходило? Не было времени думать об этом.
— Объясню, — сказал Подольский. — Видите ли, прапрадед — наш общий с Генрихом прапрадед — был польским евреем. Он погиб при странных обстоятельствах… Дело было в Умани, это городок такой, где… Ну, неважно… Он умер в тысяча восемьсот девяносто третьем, почти два века назад. Как-то утром его обнаружили в собственной кровате заколотым. Комната была заперта изнутри на ключ, тело обнаружил его секретарь, прадед был богатым человеком, владел двумя фабриками… Секретарь — его звали Яковом — пришел, как всегда, в девять, в доме в это время никого не было, жена прадеда, Фейга, ушла с детьми в сад, а Абрам, вернувшись домой после утренней молитвы, пошел отдохнуть, он ночью поздно работал… Обычно Яков будил Абрама, если тот спал, и они просматривали утреннюю почту…
— Послушайте, — не выдержал Виктор, — что вы нам…
— Виктор, помолчи! — резко сказал Аркадий, сам не ожидая от себя такой вспышки. Он понимал, что Подольскому нужно хотя бы сейчас дать выговориться, его нельзя прерывать, какую бы чушь он ни нес, а потом, прослушивая запись, попробовать отсеять лишнюю информацию. В ресторане Подольский так и не решился заговорить, видимо, гибель Раскиной подействовала на него, как запирающий ключ, а сейчас он начал, по-видимому, издалека или даже вовсе не о том, но ведь он все равно дойдет до сути…