Тривселенная
Шрифт:
Аркадий пожалел, что не взял оружия. Пистолет лежал дома, в запертом ящике стола под компьютером. Нужно было забрать, но не под пристальным же взглядом оперативников МУРа!
Аркадий неслышно (это ему так показалось — неслышно) соскользнул с тахты на пол. Бросок к столу у окна, в руке оказался тонкий металлический стержень, хорошо, что Аркадий, входя, запомнил по привычке все, что лежало на том столе — ноутбук, диски, бумаги, письма, и этот стержень, похожий на выдернутую из коротковолнового приемника антенну.
Войдя, он запер дверь — это точно. И прошел по комнатам — в квартире никого не было. В соседней комнате только книжные шкафы и телеприставка, человеку там не спрятаться. Окна заперты. Животное? Кошка,
Звук послышался из коридора — едва слышный, не звук даже, а напоминание о чем-то, будто несколько молекул, шелестя, пронеслись в мозгу, наведя электрические токи, проникшие в сознание. Дверь в коридор начала очень медленно открываться. Аркадий поднял прут и неожиданно почувствовал, каким горячим стал металл. Господи, будто раскаленная игла… Бросить! Если бросить прут на пол, звук падения немедленно выдаст его присутствие. Но и держать прут в руке было уже невыносимо, Аркадию показалось, что кожа на ладони начала вспучиваться и лопаться. Так, наверное, прижигали кожу гестаповцы в прошлом веке. Или контрадемы — в этом. А дверь продолжала открываться, и это длилось вечность, и жар поднимался от ладони по предплечью, захватывая всю правую сторону тела, Аркадию показалось, будто чья-то раскаленная ладонь дотрагивается до его груди, и он с ужасом, о возможности которого даже и не подозревал, понял, что именно сейчас с ним произойдет.
Когда дверь откроется настежь, он увидит дьявола.
Или того, кто взял на себя его роль?
В коридоре было темно, и Аркадий шумно вздохнул: за дверью никто не стоял. Никто. Пусто. Дверь открылась сама. Ветер, должно быть.
Запахло паленым, и Аркадий наконец выпустил прут. Более того — он взмахнул рукой и отбросил прут с такой силой, что железяка должна была вылететь в коридор или удариться о стену рядом с дверным проемом. Но раскаленный металл прирос к ладони, стал ее продолжением, длинным пальцем, которым Аркадий с воплем тыкал в пустоту, совсем уже ничего не соображая от невыносимой боли. Скорее бы умереть! Чтобы — холод.
Сознание Аркадия неожиданно раздвоилось. Одной его частью он продолжал мучиться, пытаясь оторвать багровый от жара металл от сожженной уже кожи на правой ладони. А другая часть всплыла в воздухе комнаты, будто легкий воздушный шар, и повисла под потолком. Комната, которую он видел теперь сверху, покачивалась, как палуба корабля в шторм, и той части сознания Аркадия, что взмыла под потолок, совсем не было больно. Ладонь человека, упавшего на колени посреди комнаты, светилась мрачным сиянием, но тело уже не ощущало боли. Тело, разум которого уснул и не мог больше командовать движениями мышц, подняло вверх правую руку, и раскаленный палец указал на что-то за окном, а та часть сознания Аркадия, что сжалась в комок под потолком, попыталась понять, куда направлен этот указующий перст, но она была лишена такой возможности, понимание уснуло вместе с той частью его «я», что осталась в теле, а часть, повисшая под потолком, могла лишь фиксировать события, но даже удивляться им оказалась не способна.
Тело конвульсивно дернулось, левая ладонь, холодная, как мрамор, занесенный в комнату с мороза, начала скрести пальцами по дереву паркета, а правая ладонь, жар которой освещал комнату не слабее, чем свет двадцатипятисвечовой лампы, сжалась в кулак, и тогда жар начал ослабевать, будто тепловая энергия сливалась, подобно вязкой жидкости, в щели между пальцами, уходила в пол, паркет задымился, а кулак — начал плавиться, таять, исчезать. Правая рука обратилась в культю, из которой должна была хлестать кровь, но крови не было — ни единой капли. Жар будто сплавил сосуды, и та часть сознания Аркадия, что осталась жива и смотрела сверху на безжизненное тело, поняла, что можно возвращаться.
Как я могу видеть? — удивленно подумал Аркадий. У сознания,
Конечно, это будет Виктор.
Сознание было подобно воздушному шарику, надутому легким газом, оно парило под потолком, касалось его мерзлой поверхности, и, чуть сжавшись от холода, опускалось ненамного вниз, но снова всплывало, и так повторялось опять и опять, и движения эти не зависели ни от желаний Аркадия, ни от его попыток зацепиться за висевшую посреди потолка люстру.
Он оставил эти попытки — не потому, что осознал их бессмысленность, а потому, что понял другое: мысль отделима от тела, мысль может парить, и весь его рационализм мгновенно улетучился тоже, но заменить его было нечем, Аркадий не мог, не учился думать эмоционально, не строить логические умозаключения, а искать явлениям подсознательные связи. Если сознание отделимо от тела, значит, сознание нематериально? А если сознание нематериально, значит, есть Бог? А если есть Бог…
Дальше он думать не мог, потому что дальше он думать не умел. И не хотел. А чего он хотел? Чего он хотел именно сейчас?
Алена! Ее душа сейчас тоже, возможно, парит где-то, не имея возможности вернуться в мертвое тело, и, может быть, их души хотя бы теперь, став бесплотными, найдут общий язык, и можно будет заново начать… что?
Метальников! Его душа могла найти душу Алену еще раньше, и тогда Аркадию все равно не бывать с этой женщиной…
Нелепые мысли, и он понимал их нелепость, но это было, пожалуй, единственное, что он на самом деле сейчас понимал. Верую, потому что нелепо, — подумал Аркадий. Ему только это и оставалось — верить, потому что материальные, логические, умственные связи порушились.
Верить… во что?
Бедный Виктор. Придя в свою квартиру и ожидая увидеть Аркадия живым и здоровым, он найдет его мертвое тело с сожженной правой рукой.
Почему Виктор — бедный? Судя по его поведению вечером, он успел узнать или понять нечто такое, чего не узнал или не понял Аркадий. И об опасности для самого Аркадия Виктор знал достаточно, чтобы предупредить сотрудника. Поэтому не исключено, что мертвый Аркадий не станет для Виктора неожиданной находкой.
Аркадий почувствовал какое-то странное притяжение, будто воздушный шарик, каким он сейчас был на самом деле, подвесили на нитку, а нитку кто-то, стоявший на полу, потянул к себе, и его поволокло вниз, потолок с тускло мерцавшим изображением Ларисы Расторгуевой начал удаляться, а тело, его тело — мертвое? — приближалось, но медленно-медленно, как стыковочный узел, когда орбитальный корабль уже уравнял скорость со станцией и теперь дрейфует к ней подобно парусному судну, отданному на волю ветра и волн.
Аркадий увидел вблизи собственное лицо с устремленным в потолок пустым взглядом и поразился тому, насколько это лицо сейчас выглядело чужим, как лицо умершего на Земле пришельца с далекой планеты. Входить в это тело он не хотел. Аркадий начал упираться, как делал это минуту (час? вечность?) назад, всплывая к потолку и не желая быть распластанным по его поверхности. Упирался он, конечно, сознанием — чем еще мог он сопротивляться неизбежному? — и потому не вполне четко воспринимал окружающее; кто-то вошел в комнату, кто-то включил свет, но потолочное освещение воспринималось как эмоция, а не физическая данность, это был испуг, свет пугал, но почему? Эмоция испуга, воспринятая и впитанная сознанием Аркадия, придавила его, наконец, к полу, он приник к собственному лицу и…