Тризна по князю Рюрику. Кровь за кровь! (сборник)
Шрифт:
Князь ответил не сразу…
— Погибли они. В стычке, в доме Жедана.
И хотя известие было немногим лучше предательства купца и Затеи, Розмич не дрогнул. Рядом шумно выдохнул Ловчан. Кульдей принялся креститься ещё чаще.
— Княже, позволь нам самим похоронить их. Укажи место, и мы…
— Это ни к чему, — откликнулся Полат. — Они уже похоронены.
— Где?
Князь криво усмехнулся, ответил едва слышно:
— Они нарушили закон. И похоронены как преступники. Согласно обычаю. И вряд ли найдётся тот, кто согласится проводить
Если бы Розмичу медленно выдирали ногти, он бы чувствовал куда меньшую боль, нежели сейчас.
Он нашёл в себе силы поклониться владыке Белозера. На воеводу и Жедана с Затеей даже не взглянул. Развернулся и пошел прочь, сопровождаемый Ловчаном и рыжебородым кульдеем.
Оклик Полата застал уже в дверях:
— Розмич!
Пришлось обернуться.
Князь встал. Мягко, с осторожностью, не свойственной мужчинам, приблизился.
— Розмич. Я не стану скрывать… Твой князь причинил мне большую обиду, и я намерен с ним посчитаться. Но на тебя зла не держу. Вначале злился, теперь нет. Ты — человек подневольный, что прикажут, то и исполняешь. Я хочу, чтоб ты знал: соратники твои за дело погибли, а не оттого, что мурманину Одду принадлежали. Будь на их месте люди иного князя, их участь была бы такой же.
Тогда, на капище, Розмичу казалось, что узрел пустоту, страшнее которой не бывает. Он ошибался. Проваливаться в бездну, не чувствуя боли — совсем не страшно. Куда хуже чувствовать всё, различать даже оттенки, но оставаться безразличным. Это и есть настоящая пустота.
Розмич видел страх на лицах княжьих слуг, брезгливо наморщенные носы белозёрских дружинников, презренье отроков. Видел злость и испуг в глазах Ловчана, смятение Ултена. Слышал дикий, звериный вой Затеи, покидавшей княжьи палаты. Желчный смех Дербыша. Деловитое сопение Жедана. И боль, рвущую грудь, ощущал сполна. Но ему было всё равно.
— Почему ты не сказал, где провели ночь? — спросил Ултен, как только очутились вне княжеских стен.
— Я не мог, — бесцветно ответил Розмич.
Кульдей ждал пояснений, но дружинник объяснять не стал. Незачем. Христианин, каким бы замечательным он ни был, всё равно не поймёт… А если по чести, и не всякий язычник уразумеет.
Своя шкура, как выяснилось, важней чего бы то ни было. А ради толики выгоды или мести можно договориться не только с грозным воеводой, но и с совестью.
Поведай Розмич о капище, весть бы рано или поздно до остальных дошла. Сопоставить ночную резню с присутствием дружинников даже ребёнок сможет. Прознай весь про обман, волхва не пожалеет и капище по щепам разнесёт. Вот и пришлось Розмичу выбирать между предательством и собственной жизнью. И жизнью Ловчана заодно.
Он не сожалел. Лучше умереть, чем осквернить своих богов, предать родную кровь, родную землю. Кто думает иначе, даже презрения не достоин.
Из горестных раздумий Розмича вырвал голос Ловчана. Тот обращался к кульдею:
— А ты где живёшь?
— Да тут… В комнате для челяди. — Ултен махнул рукой на княжеский терем. В ответ на вопросительный взгляд пояснил: — Я по прибытии князю представился. Послание от моей госпожи передал. Полат меня на постой и определил.
— Ясно…
— Я и в Новгород с вами иду, — с улыбкой сообщил скотт.
— А там-то что забыл? — удивился Ловчан.
— Как что? Белозеро повидал, что надобно запомнил. Теперь скорей-скорей обратно, пока не забыл, надобно всё на свитки занести. А Новгород тоже посмотреть надобно. К тому же совет большой будет, я в летопись впишу.
— Кульдей, он и есть кульдей, — грустно, без издёвки, заключил Ловчан. — Ну, тогда через три дня свидимся.
Стоять посреди княжеского двора и впрямь не с руки. Особенно после того, как Полат наказал, чтоб и духа алодьских не чуяли.
— Встретимся, — кивнул Ултен. — Я вам про святого Патрика дорасскажу, а то в прошлый раз не успел. И про матерь Бригитту!
— Добро! — Ловчан искренне улыбнулся. Уж насколько дружинника воротило от христианских рассказов Ултена, а святой Патрик понравился. Хороший мужик был, весёлый.
…В дружинном доме их встретили всё тем же презрением. Взглянуть на Розмича с Ловчаном решился только один — молодой воин Спевка. Он прежде под рукой Птаха на лодье ходил и был одним из тех, кто помогал судно Жедана от Онеги в Белозеро вести.
Лучше бы не смотрел. Тогда бы алодьским не пришлось следующие ночи спать попеременно, сторожа друг другу горло от росчерка острого железного пера. Да, такое обращение с гостями, пусть и повинными, недозволительно. Постыдное это дело — приезжих в собственном же дому втаю резать — не принесёт оно убийце ни счастья, ни признания. Но молодость не всегда признаёт правила и обычаи. Да, сперва почти всегда не признаёт!
— Как думаешь, что на самом деле случилось? — Ловчан говорил шёпотом, хотя вокруг никого не было.
Белозёрские дружинники сторонились. Те, что прежде спали рядом с ними, — отодвинулись.
— Их убили, — не таясь, ответил Розмич. — Убили за то, что словенами были.
Собеседник нахмурился. Однако возражать или торопить не стал.
— Когда ты спал, там, на капище, я с волхвом говорил. Знаешь, не поверил сначала, а теперь вижу — старик прав. Мне казалось, белозёрцы злятся на то, что мы из Алоди, но дело в другом. И Вихруша, и Милята с Губаем словенами были. Птах — тоже.
Ловчан понял, хоть и не до конца. Погрустнел.
— Но только Птаха как человека похоронят, — вслух рассудил он. — А наших, как нелюдей, в какой-нибудь овраг скинули и ветками заложили. Или просто прикопали на бережку, там, где живые редко бывают. Или в болота. Даже тризну не справили. И всё потому, что кто-то выдал их за преступников.
— Не «кто-то», — горько усмехнулся Розмич. — Жедан и Дербыш. Ну и Затея… в стороне не осталась.
— Почему? — помолчав, произнёс Ловчан. — Нет, ответ уже знаю, но всё равно не пойму! Почему?