Тризна по князю Рюрику. Кровь за кровь! (сборник)
Шрифт:
В ее взгляде появилась неприкрытая жалость, под прицелом которой сердце отрока попросту взбесилось.
— Только женщина могла задать такой вопрос, — пробормотал Добря, закатывая глаза.
Осекся. Вспыхнул. Умом понял, что надерзил, и не абы кому, а самой княгине! Но сердце… сердце не желало признать ошибку.
Она тоже вспыхнула, отвела глаза. Щеки, украшенные живым румянцем, сводили Добрю с ума. Отрок держался из последних сил, мысленно убивал в себе желание упасть перед ней на колени и…
— Но почему? —
— Я воин, — хрипло отозвался Добря. — Если воин устанет раньше времени — его убьют. Да и враг… разве ж он станет ждать, когда противник отдохнет? Я буду биться.
Кивнула. Коротко, отрывисто.
— Да помогут тебе боги.
«Да будет так», — отозвался Добродей мысленно.
— Мечи сюда! — приказала Дира.
На эти слова в круг вышел дядька, в каждой ладони по клинку, да по бокам, в кожаных ножнах, — два, рукояти выше пояса торчат.
— Обеирукий! — вздрогнул Добря, а ведь он и не подозревал за наставником такого искусства.
— Выбери по сердцу, — молвила княгиня.
— Как в ладонь ляжет, — подсказал дядька.
Сказывали, что Осколод долго жил среди варягов, ходил на данов, бился с грозными франками. Оттого, наверное, предпочел он для дружины своей не топоры да копья, не дротики да луки, а доброй франкской работы мечи.
Еще был слух, что, когда хазары подступали к Киеву, вышел на них Осколод. Те ему и говорят, что дашь нам от каждого дыма. Не испугался князь да подает им клинок: «Вот, мол, отнесите беку или самому кагану вашему!» Показал главный хазарин меч советникам, а те и пророчат: «Не добра дань, великий. Сабли наши с одной стороны заточены, а оружие полян обоюдоострое». Послушал он старцев, да и увел все войско от Киева, как бы самому дань кровавую заплатить не довелось.
Теперь-то Добродей понимал, что не нашлось бы у Осколода на врага много мечей. Больно дороги. Но шутку княжью оценил. Это лишь потом приказал Осколод разворачивать купцов иноземных, кои в Персию или даже Булгар через Киев следуют, коли не привезут полянам мечи работы франкской. Так год за годом обзавелась дружина Оскольдова ладным оружием. Впрочем, Хорнимир остался при своем, что нет ничего лучше топора, коли умеючи. Но коли князь велел, так тому и быть. Видано ли дело, князю перечить.
Добря шагнул к наставнику и принял в правую руку первый из принесенных мечей. Был он в два с половиной локтя, клинок — широкий у рукояти — сужался к округлому острию. По обеим сторонам клинка легли продольные желоба, именуемые долами. Пацаненком думал, чтобы кровь лучше стекала, но подрос и понял — для облегчения. Этот меч показался ему велик и тяжел. У второго была неудобная, слишком короткая рукоять и массивное навершие.
— Не торопись, парень! От доброго клинка в бою зависит и твоя жизнь, и соратника, — проговорил дядька и протянул третий меч.
Этот как бы сам устроился в ладони у Добродея, обжился. Крестовина длинная, клинок в два локтя с закругленным концом, долы поглубже. Ближе к рукояти на верхней трети дола причудливый узор проволокой. Словом, это было его оружие, и по сердцу, и по руке.
— Беру. Можно?
— Нужно, — подтвердил дядька. — Удачи, парень! Главное, ты про щит не забудь, — язвительно добавил он.
Куда ж без щита! При мощной рубке на него одна надежда да на шлем. Хоть и броня у Добри, а пропусти размашистый рубящий удар — если не помрешь от раны, так калекой на всю жизнь останешься.
Приблизился Живач.
— Еще раз напоследок, — предупредил наставник. — Тычком не разить! При расчетливом уколе не будет глубокой раны, но и такой клинок сквозь панцирь «пройдет». Наружу кровь не выйдет, вся внутри изольется. Поняли?
Оба кивнули. Дядька двинулся от них прочь — бесстрашно, по самой грязюке. Оба проводили уважительными взглядами.
— К бою! Лежачего не добивать, — прогремел он, обернувшись.
Хотя это уже послабление, крики зрителей были полны ликования.
— К бою!!! — подхватили дружинники и отроки. Сейчас воинское братство было едино, как никогда. Разве что в настоящем бою случается так же.
Внутри заколотило: «Упадешь, и не быть тебе даже младшим гриднем!»
Живач с быстротой вепря ринулся на Добродея, чешуйчатый панцирь придавал дружиннику сходство с каким-то однокрылым сказочным зверем, но не человеком. Первый натиск был страшен, но Добря не отступил, принимая на круглый щит град ударов.
— Вперед, ты ж не тыква какая! Покажи ему! — закричал Горян.
И от этого возгласа единственного друга перестали ныть кости, сгинула боль от вчерашних ран, не чесались больше царапины. Ловко выйдя из-под нового удара, Добря послал свой, секущий. Но Живач был начеку и отвел хитрый выпад.
Добродей бросился на противника, выставив перед собой щит, нес вдоль земли, норовя угодить в Живача его верхним краем. Но тот успел одним движением погрузить в липкую грязь острый конец своего, подперев коленом, и тем поставил непроходимый заслон на пути хитрого юнца. Стремление Добри словно бы разбилось о стену.
Но отскочил, и вовремя. Где только что стоял, просвистел клинок Живача. В три шага дружинник нагнал Добрю и обрушил на него шквал ударов, отчего Добродеев щит дал слабину, затем и вовсе расщепился, причем куски повисли на предплечье и их не удавалось стряхнуть.
— Держись! — кричал Горян.
— Д-дерись! М-меча не опускай, — подсказал Живач, отступая и тем самым давая молодому противнику короткую передышку.
В какое-то мгновение Добря представил лицо чернявого, словно бы заглянув в завтрашний день, услышал хрюканье и гогот, ехидный смех недругов.