Троцкий. «Демон революции»
Шрифт:
«Тот факт, что главные нападки направлены против Сталина, этот факт объясняется тем, что Сталин знает, лучше, может быть, чем некоторые наши товарищи, все плутни оппозиции; надуть его, пожалуй, не так-то легко, и вот они направляют удар прежде всего против Сталина. Что ж, пусть ругаются на здоровье.
Да что Сталин, Сталин – человек маленький. Возьмите Ленина». И генсек начал долго, пунктуально перечислять все грехи Троцкого, его «хулиганскую травлю Ленина». Сталин вновь вспоминает письмо Троцкого к Чхеидзе в апреле 1913 года, где тот называет Ленина «профессиональным эксплуататором всякой отсталости в русском рабочем движении». Зачитав цитату, Сталин смотрит в глаза всему залу, жадно следящему за речью генсека:
«Язычок-то, язычок какой, обратите
Эти слова Сталин говорил и раньше, но этот прием помог ему сейчас вновь представить себя «учеником Ленина», и получалось, что воевать с ним – почти одно и то же, что воевать с самим Лениным (который, кстати, сапог не носил).
Затем Сталин уличает Троцкого в непоследовательном отношении к «Завещанию» Ленина. Да, в сентябре 1925 года оппозиционер утверждал, что сами разговоры о последнем распоряжении вождя – «злостный вымысел». Так «на каком же основании, – повышает голос Сталин, – теперь Троцкий, Зиновьев и Каменев блудят языком, утверждая, что партия и ее ЦК «скрывают» завещание Ленина?»
Речь, состоящая, как катехизис, из восьми частей, не оставляет камня на камне от оппозиции и Троцкого:
«В 1921 году Ленин предлагал исключить из ЦК и из партии Шляпникова не за организацию антипартийной типографии и не за союз с буржуазными интеллигентами, а за одно лишь то, что Шляпников осмелился выступить в партийной ячейке с критикой решений ВСНХ. Сравните теперь это поведение Ленина с тем, что делает теперь партия в отношении оппозиции, и вы поймете, до чего распустили мы дезорганизаторов и раскольников… Говорят об арестах исключенных из партии дезорганизаторов, ведущих антисоветскую работу. Да, мы арестовываем и будем арестовывать, если они не перестанут подкапываться под партию и Советскую власть».
Последней фразой сказано больше, чем, возможно, хотел сам Сталин. За «подкоп» под партию, которая создавалась как общественная организация , – тюрьма. По сути, этой фразой Сталин подтвердил быстрое превращение партии в государственную организацию, некий политический орден при хунте (пока не при диктаторе!).
«На прошлом пленуме ЦК и ЦКК в августе этого года меня ругали некоторые члены пленума за мягкость в отношении Троцкого и Зиновьева, за то, что я отговаривал пленум от немедленного исключения Троцкого и Зиновьева из ЦК… Возможно, что я тогда передобрил (курсив мой. – Д.В. ) и допустил ошибку…»
Из уст Сталина слышать, что он может «передобрить» – случай уникальный. Больше этого он, конечно, не допустит. «Теперь надо стоять нам в первых рядах тех товарищей, которые требуют исключения Троцкого и Зиновьева из ЦК».
Стоит подумать, почему после этих слов весь зал бурно аплодировал и скандировал: «Правильно! Троцкого из партии!» В такой партии (ордене) так и должно быть. Эффект психологического единения с вождем, когда рациональное в сознании отступает на задний план, а на первый выходят чувства фанатичной солидарности, стадности, бездумия. И как много будет такого в последующие годы! Сколько светлых, честных голов затопчет толпа! У Сталина была особая манера говорить: сказав эффектную фразу, он делал долгую паузу, глядя в зал, ожидая аплодисментов. И они всегда были… Напомнив о брошюре Троцкого «Наши политические задачи», изданной еще в 1904 году, Сталин обводит глазами участников заседания и эффектно заканчивает свою длинную речь:
«Брошюра эта интересна, между прочим, тем, что ее посвящает Троцкий меньшевику П. Аксельроду. Там так и сказано: «Дорогому учителю Павлу Борисовичу Аксельроду». (С мех. Голоса: «Явный меньшевик» .)
Ну что же, скатертью дорога к «дорогому учителю Павлу Борисовичу Аксельроду»! Скатертью
Да, ту брошюру Троцкий посвятил П.Б. Аксельроду. Я говорил об этом в первой книге. Но Сталин еще не сказал, что в этой работе Троцкий, обвиняя В. Ульянова в диктаторстве, называет его «Максимилианом Лениным»! Молодой Л. Бронштейн отмечал тогда, что «бедный вождь» пришел к мысли, что его «подсиживает… партия!» Далее он писал: «Здесь тайна неудачи Ленина, и здесь же причина его мелочной подозрительности. Эта злостная и нравственно-отвратительная подозрительность Ленина, плоская карикатура трагической нетерпимости якобинизма, является, это нужно признать, наследием и вместе вырождением старой «искровской тактики»{126}. И хотя Сталин не стал приводить этих давних оценок, сказанного им было уже достаточно…
Сталин ожидал продолжительных аплодисментов, и они были. Долгие и, нельзя умолчать, искренние. Не все обратили особое внимание на сталинскую фразу: «Скатертью дорога к «дорогому учителю Павлу Борисовичу Аксельроду!» А мне кажется, она не была случайной. В 1927 году Сталин уже думал, как избавиться от Троцкого; физически устранить его он еще не решался, ссылка на восток лишь частично изолировала бы эту крупную личность… Сталину уже в год десятилетия Октября не раз приходила мысль выдворить Троцкого за границу, как это они – Политбюро – проделали вместе с Лениным в отношении большой группы русской интеллигенции. Думаю, что Сталин уже на октябрьском Пленуме 1927 года обмолвился о своем дальнем замысле.
В защиту Троцкого на Пленуме хотел выступить Х. Раковский. Но слова ему не дали. Он пытался опубликовать свою речь в «Дискуссионном листке», довести ее до сведения партии, но тщетно. В архиве Троцкого сохранилась эта непроизнесенная Раковским речь, и я приведу здесь лишь один ее фрагмент, чтобы показать, сколь эфемерной была аргументация Сталина:
«Нельзя же считать аргументами за исключение то, что приводил здесь тов. Сталин, например, указание на изданную тов. Троцким в 1904 г. брошюру, которую он посвящал «дорогому учителю П.Б. Аксельроду». Я не знаю, забыл ли тов. Сталин или он не знает, что Ленин несколько раньше тов. Троцкого также называл Аксельрода «дорогим учителем»? Нельзя также считать аргументами всю эту дребедень, все эти антибиографические и биографические сведения, которые в обилии приводились здесь, но которые с излишком покрываются обоснованной теоретической критикой, которую мы слышали со стороны оппозиции»{127}. Но если бы Пленум и слушал речь Христиана Раковского, он бы ее все равно не услышал. Логика борьбы довела стороны до политической глухоты. Однодумство рождало каменоломни догматизма, в которых гасла любая свежая мысль.
Троцкий оказался вне Центрального Комитета. Это было его второе крупное официальное поражение в том роковом году. Собрав бумаги и сунув их в старый портфель, бросив потухший взгляд на президиум, Троцкий прошел словно сквозь строй цыкающих, оскорбляющих, возбужденных судей – теперь уже не товарищей по ЦК. Он был ими навсегда отторгнут. 23 октября 1927 года Троцкий и Сталин в последний раз видели друг друга. Отныне неравную борьбу они будут вести лишь на расстоянии. С момента их встречи в 1913 году, когда они узнали друг друга, прошло почти 15 лет. Сколько событий за это время прокатилось по несчастной российской земле!
Троцкий сел в машину (ее пока еще не отобрали) и поехал к себе на квартиру в Кремль. Он уже был чужим и там, в резиденции новых правителей новой империи, а теперь – особенно. Наталья Ивановна и секретарь Гринберг, как могли, успокаивали посеревшего лицом Троцкого. Он и не ждал другого от заседания ЦК и ЦКК, кроме как исключения, но сама процедура, ее характер, форма действовали угнетающе. Сейчас наконец Троцкий почувствовал, что он отверженный революционер. «Но отторгнуть меня от истории они не в состоянии!» – возбужденно повторял Троцкий, выслушивая утешения близких.