Троцкий. «Демон революции»

Волкогонов Дмитрий Антонович

Блюмкина сразу же арестовали и через несколько дней расстреляли, хотя кроме встречи с Троцким, которую обвиняемый не отрицал, ему нечего было инкриминировать. Узнав об этом, потрясенный Троцкий поместил несколько гневных протестующих публикаций по этому поводу, в одной из которых говорилось: «Блюмкин передал Радеку о мыслях и планах Л.Д. в смысле необходимости дальнейшей борьбы за свои взгляды. Радек в ответ потребовал, по его собственным словам, от Блюмкина немедленно отправиться в ГПУ и обо всем рассказатъ . Некоторые товарищи говорят, что Радек пригрозил Блюмкину в противном случае немедленно донести на него. Это очень вероятно при нынешних настроениях этого

опустошенного истерика. Мы не сомневаемся, что дело было именно так»{23}. Троцкому стало ясно, что даже контакты с ним сегодня равноценны смертному приговору. У него не было сомнения, что за ним следят и при удобном случае расправятся. Пока спасало его лишь удачное местонахождение и принятые меры предосторожности.

Вскоре Троцкому прислали сообщения некоторых западных газет (со ссылкой на Москву) о «том, что группа белогвардейцев-эмигрантов заявила о своем намерении «отомстить христопродавцу и погубителю России Троцкому». В сообщениях упоминалось имя руководителя группы – генерала царской армии Антона Туркула.

Проходя однажды по длинному ряду могил участников Белого движения на парижском кладбище Сен-Женевьев де Буа, я прочел на одной плите: «Генерал-лейтенант Антон Туркул». Сегодня никто точно не знает, готовил ли действительно царский генерал покушение на Троцкого. Но в 1931 году за рубежом об этом писали.

Известно, что изгнанник реагировал на это своеобразно. Он не стал ждать развития событий, а сделал упреждающие шаги – в частности, направил в Политбюро ЦК и Президиум ЦКК письмо, предпослав ему гриф «совершенно секретно», хотя письмо было послано в Москву обычной почтой. В своем послании Троцкий утверждал, что он знает об «общем труде Сталина с генералом Туркулом», направленном против него. «Вопрос о террористической расправе над автором настоящего письма ставился Сталиным задолго до Туркула: в 1924–1925 гг. Сталин взвешивал на узком совещании доводы за и против. Главный довод против был таков: слишком много есть молодых самоотверженных троцкистов, которые могут ответить контртеррористическими актами. Эти сведения я получил в свое время от Зиновьева и Каменева… Теперь Сталин огласил добытые ГПУ сведения о террористическом покушении, подготовляемом генералом Туркулом…

Я, разумеется, не посвящен в технику предприятия: Туркул ли будет подбрасывать дело рук своих Сталину, Сталин ли будет прятаться за Туркула – этого я не знаю, но это хорошо знает кое-кто из Ягод…

Настоящий документ будет храниться в ограниченном, но вполне достаточном количестве экземпляров, в надежных руках, в нескольких странах. Таким образом, вы предупреждены!

4 января 1932 года.

Л. Троцкий »{24}.

Он не стал выжидать, а попытался припугнуть Сталина. Трудно сказать, было ли блефом «дело Туркула», или Сталин еще не мог «дотянуться» до Принкипо, однако дни изгнанника пока спокойно текли один за другим, изливаясь из вечного кувшина времени. Уже позже Троцкому стало известно, что и Каменев с Зиновьевым узнали о письме Троцкого в Политбюро и реагировали так, как этого и следовало ожидать – ведь они боролись за выживание:

«В ЦК ВКП(б)

Товарищи Ярославский и Шкирятов довели до нашего сведения письмо Троцкого от 4 января 1932 года, которое является гнусной выдумкой по поводу того, что якобы в 1924–1925 годах мы с товарищем Сталиным обсуждали удобный момент для террористического акта против Троцкого… Все это является отвратительной клеветой с целью скомпрометировать нашу партию. Только больное воображение Троцкого, полностью отравленное жаждой устроить сенсацию перед буржуазной аудиторией и всегда готовое очернить своей злобной речью и ненавистью прошлое нашей партии, способно выдумать такую гнусную клевету…»{25}

Для

Зиновьева и Каменева письмо Троцкого было ударом. Их положение и так было очень шатко, а тут еще политический «робинзон», заботясь о собственной безопасности, подлил масла в огонь. Едва ли он поступил нравственно, ссылаясь на давние с ними разговоры, учитывая даже то, что его бывшие временные союзники, стремясь заработать индульгенции, вновь предают анафеме троцкизм. К слову, когда через три года Зиновьева и Каменева будут судить за «причастность» к убийству Кирова, это письмо Троцкого припомнят как одно из свидетельств их преступных связей.

Привыкая постепенно к жизни изгнанника, Троцкий не прекращал попыток выехать на жительство в одну из западных стран. Но по-прежнему ни одно правительство не хотело видеть у себя демона Октября. Наконец осенью 1932 года Дания разрешила ему приехать с Натальей Ивановной на неделю в Копенгаген по приглашению одной студенческой организации. Троцкому предстояло выступить с несколькими лекциями в канун 15-летия большевистской революции в России. Он надеялся, что ему удастся поселиться в Копенгагене надолго.

Но поездка оказалась горькой. В Афинах им с женой вообще не позволили сойти с корабля. В Италии разрешили сойти на берег, но под эскортом полицейских. Через Францию провезли транзитом, чета смогла побыть на парижском вокзале только один час! В Дании им тоже везде чинили препятствия: Троцкий должен был находиться под наблюдением полиции. Местные коммунисты устроили демонстрацию против приезда бывшего члена Исполкома Коминтерна. Протестовали и монархисты: «Троцкий причастен к убийству семьи Романовых». Буржуазная печать вспоминала все его «революционные грехи». Советский посол требовал немедленной высылки. Троцкому, правда, удалось повстречаться с группой своих сторонников из Германии, Дании, Франции и Норвегии, дать несколько интервью. Но все попытки «зацепиться» за Копенгаген кончились неудачей. Власти объявили «гостям», что по истечении семидневной визы они будут высланы. Так и случилось. Троцкому и его жене так же, в сопровождении полицейского эскорта, пришлось проделать и обратный путь… Даже с сыном Львом встреча была кратковременной. Вновь им пришлось превратиться в «робинзонов» Принкипо…

По инициативе Е.В. Крыленко была предпринята попытка получить визу для поездки в Америку с лекциями о русской революции и положении в СССР. Но еще до получения отказа Троцкий знал, что визы туда ему не дадут. «При моем нынешнем положении было ошибочно и поднимать этот вопрос», – писал изгнанник Елене Васильевне{26}. Также не удалось попасть и в Прагу… Трубадура мировой революции никто не хотел принимать. Троцкий вызывал опасение у всех.

На Принкипо Троцкий начал приводить в порядок свои бумаги. Дело это оказалось непростым и долгим. Находясь затем во Франции, Норвегии, а в последние годы и в Мексике, ему пришлось заниматься систематизацией материалов, речей, постановлений, приказов, директив, писем, различных сопутствующих документов. Сидя на низком стульчике над очередным ящиком (какое счастье, что Сталин не догадался конфисковать их!), Троцкий медленно перебирал папки, отдельные листы, иногда задерживаясь на некоторых и откладывая их в сторону для текущей литературной работы.

Вот записка Бутова, датированная мартом 1924 года, Глазману и Познанскому, в которой им поручается начать подборку писем и телеграмм Ленина Троцкому (это нужно для книги, которую тот будет писать о вожде русской революции): «Я думаю, что наибольшие трудности будут заключаться в разыскании документов, принадлежащих перу т. Ленина, находящихся в секретариатских делах, т.е. несекретных, т.к. их (дел) очень много. Лев Давидович хочет, чтобы их начали собирать не спеша, тщательно, но уже сейчас…»{27}